Не только в верности – в любви…
Гладкая щечка То-Мери прижалась к его щеке, и нежный голосок проворковал:
– Не слишком ли долго мой господин отдыхает?
– Послушай, девочка, – сказал Семен, – тебе семнадцать лет, а господину – сорок. В сравнении с тобой я – дряхлая развалин!
Фыркнув, она ткнула его кулачком в мускулистое плечо.
– Лоно мое говорит, что это не так. Определенно не так! Я чувствую… О-о-о!..
Грудь ее стала вздыматься и опадать, бедра задвигались в мерном ритме, и скоро в тростниковой хижине слышались лишь учащенное дыхание и вскрики. Поза была прежней, ибо в Обеих Землях имелись свои понятия о таинствах любви; это искусство не исключало разнообразия, однако в определенных пределах. Так, считалось грубым и даже непристойным наваливаться на женщину, как принято в варварских землях Хару и Джахи, или, уподобляясь животному, изображать быка. Зато и женщины были активней, в чем Семен убедился на собственном опыте. Прожив в Та-Кем пять лет, он уловил различие между египтянками и своими современницами: первые просто любили, тогда как вторые занимались любовью.
То-Мери глубоко вздохнула и прилегла рядом, положив ладонь Семену на грудь. Глаза ее закрылись, тело блаженно расслабилось, и через пару минут дыхание стало тихим, как у спящего ребенка. Но ребенком она не была – в этих краях, под щедрым африканским солнцем, взрослели рано. Семен встал, зажег светильник и долго глядел на нее, вспоминая свой давний сон в Шабахи и сказанные отцом слова: сегодня, мол, не родная, а завтра, глядишь, и станет родной. Такой родной, что ближе некуда! Еще, боясь себе в том признаться, он любовался юным сильным телом девушки, совсем не таким, как у Меруити. Его царица была загадочной, изящной, хрупкой, сотканной из лунных и звездных лучей, а плоть лежавшей перед ним красавицы вышла из иного горнила. Из знойных саванн, жарких ветров и солнечного света…
Он покачал головой, усмехнулся и сел на пороге хижины. Поросший травою берег плавно стекал к воде с серебрившейся лунной дорожкой, а в конце ее мелькали огоньки – может быть, рыбачьи челны плыли в огромном Озере или отражались в нем звезды. Слева, в загоне, огороженном жердями, дремало стадо антилоп-ориксов, а в других загонах, разбросанных вдоль берега среди крестьянских хижин, спали журавли и гуси, утки и перепела, овцы, коровы и козы. Угодья в этих краях, на самой границе пустыни, считались более подходящими для скотоводства, ибо землю лишь недавно отвоевали у песков, расширив каналы и увеличив сброс воды в Меридское озеро. Правда, так оно еще не называлось, и весь Фаюмский оазис на его берегах носил еще другое имя – страна Пиом, западный форпост цивилизации в шестидесяти километрах от Нила и в ста сорока – от морского побережья. Дабы форпост был крепок и мог отразить набеги грабителей-ливийцев, земли тут выделялись ветеранам Инхапи и прочим заслуженным воинам, отлично знавшим, где у секиры рукоять, а у копья – наконечник.
За пять минувших лет Семен привык думать об этой земле – да и о других краях Та-Кем – как о своей родной и единственно близкой. Это не было изменой России, так как еще не существующее умирает в сердце – или, скорее, гаснет, отодвигается в дальние уголки памяти, сменившись чем-то новым, что видят глаза и слышат уши. Конечно, он не забывал о прошлом, о серых питерских туманах, о детстве и матери с отцом, об академии и солдатской службе, и это были дорогие воспоминания. Но помнилось и другое: жалкие поделки в жалкой мастерской, несбывшиеся надежды, одиночество, предательство и рабство… Об этом он не хотел вспоминать, как сильный и прекрасный лебедь не вспоминает о временах, когда считался гадким утенком. В новой своей ипостаси он чувствовал себя уже привычно и полагал, что судьба – или воля загадочной силы – осыпала его дарами. Все он имел, о чем мечталось, все! Брата и друга, почет и власть, дом и работу, и самый драгоценный дар – любовь… пусть не жену, не венчанную супругу, зато – любимую женщину…
Теперь еще и это!
«Ну, – подумал Семен, оглядываясь на спящую То-Мери, – вот я и наложницей обзавелся! Может, замахнуться на гарем? Зарина, Саида, Гюзель… кто там еще? Уже и не вспомнить… Ну, ничего! Гюльчетай с Катериной Матвеевной у меня уже есть».
Чертова девчонка! Ведь не заметил, как выросла! И речи научилась гладко излагать… «Мой господин очень мудр и знает причины всякого дела, но ни одной истинной… Как глуп мой господин!» Или вот это: «Ты дорог сердцу моему…»
Его собственное сердце вдруг начало биться сильнее и чаще, и минуту-другую Семен размышлял, можно ли любить двух женщин – скажем, Клеопатру и ту же Гюльчетай. Ничего противоестественного в этом не нашлось, если учесть местный обычай и желания самой То-Мери, что были изложены ясно и прямо: ты дорог сердцу моему… А сердцу, как известно, не прикажешь!
Еще один дар Та-Кем, мелькнула мысль, еще одна ниточка, что привязала его к новой родине… Может, не ниточка – канат! Он вдруг почувствовал, что за минувшие годы эта земля, ее жизнь и тревоги, ее обычаи и верования, ее города и народ – все это медленно, неудержимо просачивалось в его душу, оттесняя прошлое сначала в сны, а после – в смутные видения, которые и сном не назовешь – так, проблеск молнии на фоне пальм и пирамид… Во всяком случае, сны о прошлом стали теперь редкими, и больше он не боялся проснуться и обнаружить, что валяется в Баштаровом подвале, на грязном тюфяке, рядом с вонючей парашей. Пять лет – изрядный срок, вполне достаточный, чтоб убедиться: возврата к прошлому не будет.
Прошлое не беспокоило его, но между ним и настоящим существовала тайна, некая загадочная связь, лишавшая по временам покоя. Как он попал сюда? Зачем? С какой-то неведомой целью или случайно? Божьим соизволением или по воле сил, что подчинялись логике и разуму?.. Хорошие вопросы! Если вдуматься, они могли свести с ума!
Он размышлял на эту тему непрерывно, пока не понял, что должен так ли, иначе выбрать одно из объяснений и убедить себя в том, что достучался до истины. Мысль о божьем вмешательстве, переселении душ и кознях инопланетных пришельцев Семену не импонировала; он, дитя двадцатого века, был чересчур рационален для измышлений в сфере мистики. Природный катаклизм казался более приемлемой гипотезой – хотя бы потому, что тайн и загадок в природе не счесть, и если бывают черные дыры, дыры в бюджете и дыры в карманах, то значит, и время не застраховано от дыр. Возможно, эти дыры мелкие, величиной с песчинку, размышлял Семен, и мы их попросту не замечаем, хотя Вселенная ими кишмя-кишит; а вот дырища покрупнее – редкость. И уж совсем невероятный случай, чтобы она накрыла какой-то объект, и он в нее благополучно провалился… Факты? Доказательства? Прямых доказательств нет, а косвенные, может быть, найдутся… Положишь на стол карандаш или, к примеру, очки, а через день глядишь – исчезли! Твердо помнишь, куда положил, когда положил, зачем положил, однако предмета нет, будто корова языком слизнула. А все потому, что провалился! И ходит в этих очках Ван Гог, а карандаш мусолит Рембранд…
Но более всего Семена привлекала мысль о некоем эксперименте с незапланированными последствиями. Представим, думал он, что в будущем изобретут машину времени; весьма вероятно, что хронавты отправятся в Древний Египет, перемещаясь к тому же в пространстве, и траектория полета пройдет через Чечню. Конкретно – через подвал Баштара… Еще представим, что машина, погружаясь в прошлое, рождает темпоральный вихрь – то есть дыру, в которую он провалился; смерч времени всосал его и выбросил на нильский берег, и все это – дело случайное, а потому вопросы «для чего?», «зачем?» снимаются с повестки дня. Он всего лишь затерянный в чужой эпохе путник, а не блюститель истории, чья миссия – стоять на стреме в ключевой момент… Провались они к дьяволу, эти моменты! Он предпочел бы просто жить, не беспокоясь о том, чтобы не удавили Тутмоса, и не заботясь об иных событиях – экспедиции в Пунт, строительстве храма, трактатах, которые пишет Инени, и возвышении Сенмута… Если бы он только знал, что все это случится так или иначе, с его участием или без оного!..
Гипотеза о машине времени и путешествующих в ней хронавтах была соблазнительной, ибо давала Семену полную свободу действий. Он постарался поверить в нее – или, во всяком случае, считать рабочим предположением; он даже решил отыскать кое-какие факты в ее пользу. Строительство храма Хатор уже началось и двигалось в хорошем темпе, а для него были нужны камень, металл, орудия, канаты, краски и стекло, еда и жилища для мастеров, быки, древесина, повозки, корабли и тысяча других вещей, которые изготовлялись тут и там в Обеих Землях, от Дельты и до первого порога. За этим добром отправляли помощников, каменотесов, строителей либо писцов, но и Семену поездки были не в тягость – многое в древней земле Та-Кем казалось достойным изучения и удивления. Однако, кроме любопытства, был у него еще один резон.
