— А почему на них так долго свет, когда здесь давно уже вечер? — продолжала она.
— Потому что там гораздо выше, чем у нас, — ответила я, — вам на них не залезть, они слишком высоки и круты. Зимою мороз всегда приходит туда раньше, чем к нам; и в середине лета я находила снег в той черной ложбинке на северо-восточном склоне!
— О, ты бывала на этих горах! — вскричала она в восторге. — Значит, и я смогу, когда буду взрослой. А папа бывал, Эллен?
— Папа сказал бы вам, мисс, — поспешила я ответить, — что не стоит труда подниматься на них. Поля, где вы гуляете с ним, куда приятней; а парк Скворцов — самое прекрасное место на свете.
— Но парк я знаю, а горы нет, — пробурчала она про себя. — И мне очень хотелось бы посмотреть на все вокруг вон с той, самой высокой, вершины: моя лошадка Минни когда-нибудь донесет меня туда.
Когда одна из служанок упомянула «Пещеру эльфов», у Кэти голова пошла кругом от желания исполнить свой замысел: она все приставала к мистеру Линтону; тот пообещал, что разрешит ей это путешествие, когда она вырастет большая. Но мисс Кэтрин исчисляла свой возраст месяцами и то и дело спрашивала: «Ну, что, я уже достаточно большая? Можно мне уже подняться на Пенистон-Крэг?». Дорога, что вела туда, одной своей излучиной приближалась к Грозовому Перевалу. У Эдгара недостало бы духа совершить эту прогулку; а потому девочка получала все тот же ответ: «Нет, дорогая, еще рано».
Я сказала, что миссис Хитклиф прожила двенадцать с лишним лет после того, как сбежала от мужа. В их семье все были хрупкого сложения: ни Эдгар, ни Изабелла не были наделены тем цветущим здоровьем, которое вы обычно встречаете у жителей здешних мест. Чем она болела напоследок, я не знаю: думаю, что оба они умерли от одного и того же — от особой лихорадки, медленной поначалу, но неизлечимой и к концу быстро сжигающей человека. Изабелла написала Эдгару, не скрывая, чем должен завершиться ее недуг, который тянется уже четыре месяца, и молила брата приехать к ней, если возможно, потому что ей многое надо уладить, и она желает проститься с ним и со спокойной душой передать ему Линтона из рук в руки. Она надеялась, что мальчика у него не отберут, как не отобрали у нее; его отец, успокаивала она самое себя, не пожелает взять на свои плечи тяготы по содержанию и воспитанию сына. Мой господин, ни минуты не колеблясь, решил исполнить просьбу сестры; по обычным приглашениям он неохотно оставлял дом, но в ответ на это полетел, наказав мне с удвоенной бдительностью смотреть за Кэтрин в его отсутствие и много раз повторив, что дочь его не должна выходить за ограду парка даже в моем сопровождении, — ему и в голову не пришло бы, что девочка может выйти без провожатых. Он был в отъезде три недели. Первые два-три дня Кэти сидела в углу библиотеки такая грустная, что не могла ни читать, ни играть; в таком спокойном состоянии она не доставляла мне больших хлопот, но затишье сменилось полосою нетерпеливой, капризной скуки; и так как домашняя работа, да и возраст не позволяли мне бегать и забавлять мою питомицу, я набрела на средство, которое давало ей возможность не скучать и без меня: я стала отправлять ее на прогулки по парку — иногда пешком, а иногда и верхом на пони; и после, когда она возвращалась, терпеливо выслушивала отчет о всех ее приключениях, действительных и воображаемых.
Лето было в разгаре, и девочка так пристрастилась к своим одиноким прогулкам, что иногда не являлась домой от утреннего завтрака до чая; и тогда вечера уходили на ее фантастические рассказы. Я не опасалась, что она вырвется на волю: ворота были всегда на запоре, да я и не думала, что она отважится выйти одна, даже если бы они распахнулись перед ней. К несчастью, моя доверчивость обманула меня. Однажды утром, в восемь часов, мисс Кэтрин пришла ко мне и сказала, что сегодня она — арабский купец и пускается со своим караваном в путь через пустыню и я должна дать ей побольше провианта для нее и для ее животных: коня и трех верблюдов, которых изображали большая гончая и две легавых. Я собрала изрядный запас разных лакомств, сложила все в корзинку и пристроила ее сбоку у седла. Защищенная от июльского солнца широкополой шляпой с вуалью, мисс Кэти вскочила в седло, веселая, как эльф, и тронулась рысью, отвечая задорным смехом на мои осторожные наставления не пускаться в галоп и пораньше вернуться домой. К чаю моя проказница не явилась. Один из путешественников — гончая, старый пес, любивший удобства и покой, вскоре вернулся; но ни Кэти, ни пони, ни пары легавых не было видно нигде; я отправляла посыльных и по той дороге, и по этой, и в конце концов сама пустилась в поиски. Один наш работник чинил изгородь вокруг рассадника, в дальнем конце имения. Я спросила его, не видел ли он барышню.
— Видел утречком, — ответил он, — она меня попросила срезать ей ореховый хлыстик, а потом перемахнула на своем коньке через ограду — вон там, где пониже, — и ускакала.
Можете себе представить, каково мне было услышать эту новость! Я тут же сообразила, что Кэти, вероятно, поехала на Пенистон-Крэг. «Что с ней будет теперь?» — вскричала я, кинувшись к бреши в заборе, над которой трудился рабочий, и выбежала прямо на большую дорогу. Я мчалась, точно с кем взапуски, милю за милей, пока за поворотом дороги не встал перед моими глазами Грозовой Перевал; но Кэтрин не видать было нигде — ни вблизи, ни вдалеке. Пенистон-Крэг находится в полутора милях от Перевала, а Перевал — в четырех милях от Мызы, так что я начала опасаться, что ночь захватит меня прежде, чем я туда доберусь. «А что как она поскользнулась, взбираясь на скалы, — думала я, — и убилась насмерть или сломала ногу или руку?» Неизвестность была в самом деле мучительна, и мне поначалу стало много легче на душе, когда, пробегая мимо дома, я увидела нашего Чарли, злющую легавую собаку: она лежала под окном, морда у нее распухла, ухо было в крови. Я открыла калитку, бросилась к крыльцу и изо всех сил постучала в дверь. Мне отворила женщина — моя знакомая, проживавшая раньше в Гиммертоне: она нанялась в дом после смерти мистера Эрншо.
— Ах, — сказала она, — вы ищете вашу маленькую барышню? Не тревожьтесь. Она тут — жива и здорова: слава богу, что это вы, а не хозяин.
— Так его нет дома? — От быстрой ходьбы и от волнения я едва дышала.
— Ни-ни! — ответила та. — И он и Джозеф, оба ушли и, думаю, еще с час не вернутся. Заходите в дом, передохнете немного.
Я вошла и увидела у очага свою заблудшую овечку: она грелась, раскачиваясь в креслице, принадлежавшем ее матери, когда та была ребенком. Свою шляпу она повесила на стене и чувствовала себя совсем как дома — весело смеялась и непринужденно разговаривала с Гэртоном, теперь уже рослым, крепким юношей восемнадцати лет, который глазел на нее с большим удивлением и любопытством, понимая лишь немногое в быстром потоке замечаний и вопросов, беспрерывно слетавших с ее губ.
