Несколько дней спустя его перевели в хоспис, и он впал в беспамятство.
Третье июля выпало на четверг. Было жарко и душно. Мы сидели в тесной комнатке в хосписе, открыв дверь на небольшую лужайку. Чуть в стороне, за редкими деревьями, виднелся пруд, где стояла цапля, вертя головой и оглядывая неподвижную поверхность воды.
Ночь прошла тяжело. Папа все время издавал звуки: он жалобно плакал и стонал, словно в своем бессознательном состоянии продолжал испытывать боль и тревогу. Мама, ночевавшая на раскладушке в той же комнате, всю ночь не сомкнула глаз.
Утром, когда пришел я, он уже успокоился, и я сидел один у его кровати, держа его руку. Ладонь была горячая и влажная, пальцы застывшие, как деревянные. Он лежал неподвижно и молча; я прислушивался к его дыханию, слабому и нерегулярному, и между вдохами тянулись долгие, как вечность, секунды.
Впервые я задумался над тем, как узнать приближение смерти. Как понять, что она пришла?
Когда сердце перестает биться, сказали бы многие. Когда из тела уходит последний вздох и наступает тишина. Именно так мы традиционно воспринимали момент смерти: биение сердца и дыхание поддерживают жизнь, и таким образом мы видим четкую границу между жизнью и смертью. С точностью до секунды можно установить, когда сердце стукнуло в последний раз и наступила смерть. Момент смерти можно определить во времени. Как когда задувают свечу.
Но смерть не обязательно выглядит именно так. Сердце обычно не перестает биться резко, оно просто стучит все слабее, все менее регулярно. Оно перестает стучать, а потом начинает стучать снова. Артериальное давление понижается, снабжение кислородом постепенно ослабевает. Жизнь не сменяется смертью в одно мгновение, а плавно перетекает в нее.
В Швеции определение смерти никак не связано ни с сердцебиением, ни с дыханием. По шведским законам человек считается живым, пока мозг демонстрирует хоть какую-то активность. Первый параграф в законе о критериях определения смерти гласит, что «человек считается умершим, когда все функции мозга полностью и невосстановимо выходят из строя».
Эта формулировка отчасти нужна для того, чтобы облегчить трансплантацию органов от человека, у которого погиб мозг и в котором жизнь поддерживается при помощи приборов искусственной вентиляции легких; однако такое истолкование придает жизни определенную ценность. Это означает, что жизнь — не чисто биологическая функция, что она привязана к сознанию. Даже если не к полному сознанию, то хотя бы к теоретической способности что-то ощущать и видеть сны.
Эта способность, похоже, не связана напрямую с сердцебиением и дыханием. В 2016 году группа ученых Университета Западного Онтарио в Канаде изучала момент смерти у четырех пациентов. Когда все меры, поддерживающие жизнь, завершались, активность мозга замерялась при помощи электродов. У трех пациентов активность мозга прекращалась еще до того, как переставало биться сердце, — у одного даже на десять минут раньше. Но с четвертым пациентом дело обстояло наоборот. Приборы регистрировали активность в мозгу еще десять минут после остановки сердца. Что происходило там, внутри? Что стояло за подъемами кривой ЭЭГ? Образы? Чувства? Сны?
В другом исследовании, проведенном американским врачом-реаниматологом Лакмиром Чавлой, в самый момент смерти было зарегистрировано повышение мозговой активности. У семи умирающих пациентов Чавла отметил, что, как раз когда сердце переставало биться, в электродах начиналось потрескивание, продолжавшееся от полминуты до трех минут. Пациенты, пребывавшие в глубокой коме, в последнее мгновение жизни внезапно обретали мозговую активность, почти достигавшую того уровня, который можно наблюдать у человека в полном сознании. С тех пор как в 2009 году был опубликован первый отчет, Лакмир Чавла наблюдал подобное явление более чем у сотни умирающих пациентов, и, хотя его результаты можно обсуждать, они, похоже, являются доказательством того, что принято называть околосмертными переживаниями. Может быть, у человека существуют ментальные состояния, о которых мы ничего не знаем и которых никогда до конца не поймем, поскольку никто не может рассказать, что происходит за гранью смерти. И возможно, эти ментальные состояния совершенно независимы не только от того, чем мы обычно измеряем свою жизнь, — сердцебиения и дыхания, — но и от самого времени. По крайней мере, такое предположение высказал Арвид Карлссон, получивший в 2000 году Нобелевскую премию в области медицины. В своей статье он писал, что в момент смерти мы, возможно, переживаем состояние, совершенно оторванное от ощущения времени.
— И что же это, если не вечность? — говорит он.
У моего папы к голове не были подключены никакие электроды. Я не знаю, оставалось ли у него в голове в то утро какое-то сознание и что он в таком случае чувствовал, что ему снилось. Я даже не знал, как долго просидел так, поскольку утратил ощущение времени, но когда я чуть крепче сжал его руку, то вдруг сообразил: я давно не слышал, как он дышит. Тогда я позвал медсестру, которая взяла его запястье и стала нащупывать пульс. Я же не сводил с нее глаз, все еще держа другую папину руку в своей. Она подняла на меня глаза и медленно кивнула.
На следующий день мы сидели возле дома и слушали поминальный звон колоколов церкви, расположенной всего в километре от нас. Мы сидели на траве рядом с яблоней, перед теплицей, где уже начинали краснеть помидоры, — как раз в том месте, где мы когда-то втыкали грабли, чтобы выгнать из-под земли червяков, где красили лодку и где папа однажды разложил вентерь. Колокола звонили медленно и глухо — казалось, этот звук доносится очень издалека.
Несколько недель спустя, уже после похорон, мы поехали на дачу. И опять выдался жаркий и душный летний день. Трава стояла сухая, неподстриженная. Скопы летали над озером, неподвижно лежавшим под солнечными лучами. Я стоял у края воды с удочкой в руке, глядя на поплавок. Кто-то окликнул меня, и я положил удочку в траву, оставив поплавок в воде. Когда несколько минут спустя я вернулся, то увидел, как кто-то пытается утащить всю удочку в воду. Она быстро скользила по траве вслед
