было, тень от головного убора и зонта скрывали его черты.
Я напрягся. Драться, имея в руках полотняную сумку, полной деликатесов, было не с руки. Но кастет уже скользнул на пальцы из кармана, зубы крепко сжались, и глаза мои тоже превратились в щелочки, рассматривая незнакомца с настороженностью.
Незнакомку! Это была женщина! Что за черт? Зачем женщине ждать меня у калитки в такую погоду? Да еще и курить при этом… Курить? Папиросу в мундштуке? Это что — Май?
Машенька меня заметила, тут же избавилась от папиросы стряхнув ее… В мой палисадник! Я его полол на днях, между прочим, не для того, чтобы всякие стерляди туда папиросы швыряли! Незатушенные!
— Герман… — грудным голосом проговорила она и изменила позу.
Ну да, ля фемме фатале. Хороша. Но — не в моем вкусе. Может быть, в Герином, но не в моем.
— Герман, почему вы меня избегаете последние недели? Вы думаете, я всё еще зла на вас? Видите — я сама пришла к вам, в такую погоду… Я простила вас, Герман, за всё простила… — я так и не понял, мы с ней на «вы» или на «ты»?
Мне удалось крепко придушить наивную натуру Белозора за эти недели. Полные артистизма и драмы реплики Машеньки Май тронули мое сердце не больше, чем слова любой другой привлекательной женщины с поставленным голосом, которая вдруг оказалась бы перед моей калиткой под дождем без предупреждения. Но, если эмоции Геры были мне теперь подвластны, то остаточная память вдруг выдала целый калейдоскоп образов, от которых я замешкался — уж больно странными вырисовывались отношения у этих двух товарищей. Был такой мультик про Слоника и Поросенка — «Мой друг зонтик». Зонтиком явно был Гера.
— Ты? Меня? — я не был Герой, и мне было наплевать на Машеньку.
Точнее даже не так — я ее боялся. Как боятся, к примеру, клопа-вонючку. Тронь его — и вся малина будет отвратительно пахнуть.
— Да… Я — тебя. Я теперь вижу, как ошибалась… Только ты был предан мне, только ты всегда ждал меня, принимал такую, какая я есть! Я много думала весь этот месяц и многое осознала… — она шагнула вперед, и не будь я наготове — совершенно точно прижалась бы ко мне.
Но фигушки! Я отшагнул в сторону и сказал:
— Запасной аэродром — вот как это называется. Поверить не могу, что он повелся на эту херню!
Она возмущенно фыркнула, едва не потеряв равновесие.
— Гера! Это как понимать?
— Очень просто, я не хочу, чтобы ты ко мне прикасалась. И вообще — не понимаю, зачем пришла ко мне домой без приглашения. Вон там — автобусная остановка…
— Ты прогонишь меня под дождь, одну? Гера, но как же…
— Дать денег на такси? Телефонный аппарат на углу улицы Гомельской, у магазина.
— Гера… Я ведь пришла к тебе, сама, одна… — Машенька просто не могла поверить что ее преданная собачонка вместо того, чтобы стать на задние лапки, высунуть язык и вилять хвостиком вдруг скалится и рычит.
Она даже применила запрещенный прием — слегка прикусила нижнюю губу. Ну да, чертовски привлекательно. Ну и что?
— Ага, — сказал я, — Почему не пойдешь к тому офицерику?
— Да как ты смеешь?! — вот она и показала свою истинную сущность.
Зонтик внезапно оказался сложенным, и Машенька со всей своей бабьей дури ляснула меня им по голове. Руку я, конечно, подставить успел — но получилось болезненно. Она принялась лупить меня по чем попало, и я отступал, пока не уперся спиной в холодный металл «Волги», которая стояла у самой калитки Пантелевны. Мне наконец, удалось вырвать зонт из рук разьяренной фурии и отшвырнуть его прочь.
— Дура! Господи! Какая же ты дура! Тебя даже бить противно. Ты ведь не поймешь ни черта…
— А мне — не противно, — сказал Таисия, и ухватила Май за волосы, и вдруг коротко, без размаха — бах, бах — два раза приложила ее лицом об капот.
Ого! Я не понял, откуда Тася появилась, и уж точно не ожидал такой развязки! Машенька тоже была в шоке. Из носа у Май сочилась тоненькая струйка крови, на глаза навернулись слезы, от былого шарма театральной музы не осталось и следа — так, побитая девка.
— Кацапская про…лядь, — неуверенно пискнула она, — Разлучница!
Тася отпустила ее волосы и завязала потуже поясок халата:
— Ну-ну, — проговорила она и слегка сменила стойку, — Скажи еще хоть слово, и я тебе вырву клок волос. Будешь ходить как индеец — без скальпа. Ты яйца выеденного не стоишь, а считаешь себя королевой бензоколонки. До Белозора тебе еще расти и расти, понятно? Очнись, подруга! Ты играешь Елену Премудрую, Бабу Ягу и Анку Пулеметчицу в народном театре райцентра, а корчишь из себя Айседору Дункан! Тебя прокатил очередной хахаль, и ты пришла плакаться к Гере в жилетку — а Гера вдруг резко поумнел? Вот так досада! Тебе сколько лет? Двадцать семь? Тридцать два? Стоило бы понять — люди могут меняться… И измениться самой. Нет? Вижу, что нет…
— Сучка, — сказала Май, — Он всё равно будет моим.
— Пф-ф-ф-ф! — Тася склонила голову набок, — Может и будет, а может и нет. Как сам решит. Но сначала я поставлю тебе бланш — под любой глаз на выбор.
— Курва! — Май подобрала зонтик и пошла по лужам прочь.
Жалкое зрелище. Более жалким в этой ситуации был только я.
— Знаешь, — мне пришлось говорить это вслух, — Я чувствую себя полным кретином. За меня только что дрались бабы.
— Ты не кретин. Ты джентльмен. И большой молодец, — Таисия встала на цыпочки и заглянула мне в глаза, — Всё правильно сделал. Не важно, что будет у нас с тобой дальше — с этой женщиной тебе точно не по пути.
А потом вздохнула:
— Зря я ее об «Волгу» ударила. Жалко машину.
— Угу, — сказал я, — Пошли в дом. Я вина купил десертного. И шоколадку. И сервелат.
— Шоколадка — это хорошо… — улыбнулась уголками губ Таисия и спросила: — А что такое «кацап»?
Глава 24,
в которой ведутся странные разговоры и появляется Лопатин
— Товарищ Белозор? — раздался ничего не выражающий мужской голос, и я обернулся, — Пройдемте.
На самом деле я достаточно давно понял, что этот тип ко мне обратится — раньше или позже. Не забди я его на парковке у «Хозтоваров», сейчас этот мужчина с непримечательным лицом уже получил бы по голове. Кому понравится, когда к нему подкрадываются и гаркают в ухо? Тем более, события последнего
