месяца здорово сделали мне нервы. А тут — серолицый шатен в плохом костюме и с рыбьими глазами. Внешность весьма характерная.
Он даже попробовал взять меня за локоть, но локоть я выдернул.
— Представьтесь, пожалуйста, — очень вежливо произнес я, — Не привык, чтобы меня трогали незнакомые люди.
Его физиономия поскучнела:
— Вы ведь понимаете…
— Не понимаю.
Мужчине пришлось доставать корочку с тремя заветными буквами и фамилией — Ершов. Буквы были не те, что на заборе пишут, а другие. Гораздо более приличные.
— Итак, товарищ Ершов, теперь я готов пройти с вами. В машину — и на улицу Малиновского?
— Ну почему же сразу на Малиновского? Давайте присядем вон хоть на лавочку — и побеседуем. Мы ведь с вами одно дело делаем, работаем на благо советского государства… Так ведь?
— Да-да, в меру своих сил — на пользу советского народа и родной Дубровицы, — оговорочку он, надеюсь, не заметил.
— Ну вот, значит, и бояться вам нечего, — Ершов улыбнулся.
Лучше бы он не улыбался.
Мы прошли за магазин и сели на лавочке под раскидистой ивой. Опричник достал пачку сигарет, сунул бумажный цилиндрик, набитый табачными опилками, в рот и спросил:
— Курите?
— Нет.
— А я закурю, — он чиркнул спичкой и затянулся, — Вы не против?
— Курите, ради Бога.
— Бога? А вы верующий? — Ершов выпустил клуб дыма.
Я пожал плечами.
— А мой ответ что-нибудь изменит?
— Да нет… Просто пытаюсь понять — что вы за человек.
— Вы о моей личности поговорить пришли? Кажется, вы офицер, а не психотерапевт.
— По долгу службы порой приходится и психотерапевтом становиться. Но в целом вы правы. Вы — персонаж интересный, Герман Викторович, но речь не о ваших последних эскападах, и даже не о работе в архивах…
А вот это было уже интересно. О чем же тогда пойдет речь?
— В каких отношениях вы состоите с гражданкой Морозовой?
— Что, простите? — мне понадобилось несколько секунд, чтобы мозг в несколько этапов совместил некую «гражданку Морозову» и Тасю.
Я как-то никогда не думал о ней с точки зрения фамилии, слышал от Пантелевны мельком, которая мужа ее покойнго только так и звала — мол, Морозов то, Морозов это. При самой Таисии она о нем не говорила — чтоб не бередить. А тут — гражданка Морозова! Ну, надо же…
— Добрососедские отношения. Хорошие. Детям ее песочницу сделал. Бани у них нет — я в свою пускаю помыться. По-соседски.
Ершов снова затянулся.
— Вы знаете что-то про ее мужа?
— Моряк-севморфлотец, офицер. Погиб в дальнем плавании. На этом всё.
— Погиб?.. Хм, да. Служба у него была особая, понимаете ли. Вот товарищи и забеспокоились — с кем его жена общается, как время проводит. И выясняется — ходит на танцплощадку и в рестораны с неким Белозором. А товарищи о вас смогли найти только газетные материалы и вашу работу в архивах. Ну и там родился-учился…
— Так всё-таки речь о моей личности?
— О вашей работе в архивах. Вы ведь по Деражне материалы раскопать пытались.
— И раскопал, — не знаю, что там нашел Гера, но мне в 2022 про Деражню было известно практически всё.
И про то, что расстреливали и сжигали никакие не немцы, и про 1200 погибших сельчан (почти в 10 раз больше, чем в Хатыни!) и про то, что дело это замяли и преступники-изверги вполне себе свободно проживали и работали в некоторых союзных республиках под чужими документами, а порой — и под своими собственными, никого не стесняясь… До сих пор проживали!
— И зря раскопали, товарищ Белозор. Внимание теперь к вам повышенное. Не в духе интернационализма эти ваши копания, противоречат генеральной линии партии…
— Генеральной линии партии противоречит безнаказанность военных преступников, товарищ Ершов. Неотвратимость наказания — один из столпов, на которых держится государственная система. Dura Lex, sed Lex — один для всех, независимо от социальной, национальной, профессиональной или какой иной принадлежности, — раздраженно проговорил я.
И чуть не ляпнул про «все равны, но некоторые ровнее» — думать надо, товарищ Белозор, кому и что говоришь! Рыбьи глаза Ершова сверкнули металлом, а потом опять обманчиво подобрели:
— В общем, Герман Викторович, моя вам рекомендация — оставить отношения с товарищем Морозовой на уровне курортного романа. Дело молодое, вы — люди одинокие, это мы понимаем. Не пытайтесь ее удержать — если не хотите лишних вопросов и пристального внимания к своей персоне. Только навредите — и себе, и ей.
Они что, может, и свечку держать будут? Я был зол до крайности. Ну, надо же! Пристальное внимание!
— В койку ко мне тоже заглядывали? — не скрывая злости процедил я, — В белье ковырялись, может, в мое отсутствие? Деньги, если что, лежат в Большой советской энциклопедии, на букву «Д» — там, где статья как раз про деньги. Семейники — в шкафу, на третьей полке.
— Ну что вы ёрничаете, Белозор? Понимаете же, работа такая! Девушка могла стать носителем государственной тайны, а вы тут активность развели бурную, подозрительную…
А говорил — не про эскапады… То ли еще будет! Я только начал вообще-то. Интересно, в семьдесят девятом году людей к стульям привязывают? Ногами бьют? Или чем там — током? А может подвешивают попавшего в лапы несчастного на развесистой клюкве и заставляют медведей лупить врага народа балалайкой? Какие там еще есть мифы о «кровавой гэбне»? Понятия не имею, насколько они правдивы. Ершов вроде впечатление производил вменяемое, по крайней мере как человек человеку мне он противен не был.
— В общем, Герман Викторович, вы меня услышали. Жалко будет, если наш район лишится молодого талантливого журналиста, настоящего патриота малой родины… — судя по тону, гэбист не имел в виду, что меня расстреляют.
Скорее — переведут к чертовой матери на другой конец Республики — в Езерище, например. Конечно — добровольно и с песнями, как с той кошкой из анекдота.
— Услышал, — сказал я.
— Ну и чудненько, — это «чудненько» ему настолько не подходило, что я поймал самый настоящий когнитивный диссонанс.
Ершов встал, хрустнув коленями, выплюнул сигарету и пошел прочь.
* * *
Лютая злоба выворачивала меня наизнанку. Не на Ершова, нет… Он, наверное, неплохой дядька. Работа у него такая, всё понятно. Просто…
Я помню, как бабушка рассказывала мне историю, как раз из этого времени, ну ладно — на пару лет позже, когда деда назначили заместителем директора Дубровицкого РЭС. Мол, она просто шла с работы, и вдруг увидела, что рядом с ней идет человек — в плохом костюме, ничем не примечательный. Он сказал ей:
— Людмила Всеволодовна, я хочу, чтоб вы
