Затем Белла принимала живейшее участие в обсуждении концепции мемориального спектакля Таганки о Высоцком. Во время одного из коллективных «мозговых штурмов» предложила: поставить «Гамлета»… без Гамлета, заметив: «Пекло боли останется безутешным, и навряд ли найдется такая мятная прохлада, которая когда-нибудь залижет, утешит и обезболит это всегда полыхающее место».
Для нее замечательный дар Высоцкого был и остался суммой талантов. Но главным – его изумительный язык, как бы корявый, картавый, но понятный всем и служащий каким-то утешением.
«В меня влюблялася вся улица и весь Савеловский вокзал…»
– Валера-а! – на весь двор завопил Высоцкий, едва увидев соседа по подъезду. – Валера! Иди сюда скорей!
Нисанов подошел:
– Что случилось?
– Тебя мне сам бог послал! Выручай! Еду в аэропорт за Мариной! Умоляю, убери отсюда эту гадину! – И Высоцкий махнул рукой в сторону дома.
Валерий оглянулся: у подъезда маячила стройная девичья фигура.
– Видишь? А ты что, ее раньше не замечал?
– Да нет, я в командировке был, – объяснил Нисанов. – Только вернулся.
– Представь, – горячился Высоцкий, – она тут уже неколько дней торчит! И всем встречным-поперечным говорит: «Я – Володина невеста. Он обещал на мне жениться». Сделай что-нибудь, умоляю… Я уже опаздываю!
Нисанов профессиональным фотовзглядом оценил девицу: можно справиться. Как не помочь по-соседски?!.
Подобных историй с Владимиром Высоцким случалось великое множество. Еще один сосед по дому, художник Гриша Брускин подтверждал: «Подъезд осаждали безумицы, прибывающие из различных уголков необъятной нашей родины. Строгие консьержки Варвара Ивановна и тетя Надя в дом их не пускали. Девушки караулили часами на улице».
Их ничего не могло остановить. «Какие-то дамы, которые подкупали консьержку, днем забирались на чердак, – вспоминал Иван Бортник. – Володя жил на восьмом этаже, и часа в три ночи они врывались в квартиру. Мы же ночные люди. Сидим, пьем чай, разговариваем – и вдруг звонок в дверь. Открываешь – безумные глаза…»
– Ну вот, опять! – Высоцкий уже лез на стенку. – Это сумашеч-ч-чие!.. Ну что же делать?!. Они из уст в уста передают друг дружке мой адрес, проникают в дом, спят на лестничных площадках, а ночью трезвонят в дверь. Другие ждут до утра… Трезвонят! Я уже номер своего телефона пять раз менял, ты же знаешь!
Таганцы называли околотеатральных девочек «сырихами». Почему? «Кто-то пустил словечко, так и повелось, – пожимал плечами Иван Бортник. – Особенно много их вилось вокруг Володи Высоцкого, а он ведь был очень влюбчивый и ревнивый. Дико ревнивый…»
В театре Высоцкий упрашивал товарищей: «Дверь на засов! Держать и не пущать!» Но куда там! Сердце не камень. Страшно обиделся на Виталия Шаповалова, который, сжалившись, провел какую-то темпераментную театралку на «Гамлета», а оказалось, она вовсе не спектакль жаждала увидеть, не шекспировскими страстями проникнуться, а свои ублажить – пробиться в гримерку Высоцкого. Другая только ради того, чтобы каждодневно видеть его, нанималась в костюмерши… Некоторые совали в почтовый ящик конверты с обручальными кольцами и записками: «Я тебя хочу». Иван Дыховичный видел: «Женщины были готовы лечь под него в любую минуту».
…Прежде чем выйти из театра, Владимир осторожно выглянул в окошко. Подозвал Валерия Янкловича:
– Видишь красотку?
– Ну. Баба как баба.
– Ага. Который вечер у служебного хода стоит… Ничего не говорит, слава богу, не кидается, только курит и внимательно-внимательно смотрит… Приезжаю домой – она уже у подъезда. Опять молчит, курит и смотрит. Ночами может под окнами простаивать. Придумай, как нам смыться…
А Евгений Попов был ошарашен, узнав, что другая бешеная «сыриха», дождавшись, пока Высоцкий выйдет после спектакля, прямо на его глазах «с мясом» выломила антенну у «Мерседеса».
– Зачем? – не понял писатель. – А антенну-то зачем?
– Да чтоб я на эту дуру обратил внимание!
Доходило до того, что в поисках более-менее надежного убежища Высоцкий метался между домами друзей. «У нас был уговор, – делилась Зинаида Славина, – что я поживу в его квартире, а он – в моей, чтобы его не беспокоили и он мог совершенно спокойно поработать. Не помогло…»
Во время поездок по стране останавливаться в гостиницах Высоцкий остерегался. Особенно после истории, приключившейся в Магадане. Там он жил в люксе с окнами, выходящими во двор. По соседству обитал конферансье Иван Шепелев. Слышу как-то в два часа ночи стук, рассказывал Шепелев. Вскакиваю. В дверях стоит Высоцкий: «Старик, выручай. Ко мне какие-то бабы через балкон лезут». В общем, он послал меня в свой номер. Я лег, гляжу, на балконе женщины появились, солидные такие. И сумку за собой тащат. Заглянули в окно и давай стучать… Пытался их отправить. Нет, мол, говорю, здесь никакого Высоцкого. Не помогло. Пришлось впустить. Схватили они меня. Колись, говорят, где Высоцкий. Я отвечаю: «Вас не проведешь. Владимир Семенович не здесь живет, а в обкомовской гостинице за городом». Они расстроились: «Ну, туда мы, конечно, среди ночи не поедем!.. У нас тут десять бутылок коньяка, рыба. Ты ему передай». Я пообещал, и они ушли…»
До чего же парадоксальна женская логика: не отдаться Высоцкому – было круче, чем отдаться. Ясно было видно, свидетельствовал Хилькевич, как одна дама млела от одного его присутствия, а когда дошло до «невозможного», дала от ворот поворот: «Думаешь, раз ты Высоцкий – и все у твоих ног? А вот и нет!» Зато потом можно было похвастаться, что самого Высоцкого отшила…
Куда ни заносило Владимира Семеновича по городам и весям, всюду его неизменно старались затащить в гости.
…Чтоб я попел, —зря, что ль, поили?!.
«Одесса. Утро, – вспоминал Вениамин Смехов. – Володя еле согласился на уговоры: мол, только позавтракайте, отведайте мамалыги. И все! Избави бог, какие песни, какие магнитофоны! Только мамалыга, только кофе и очень старая, оригинальная квартира. И мы вошли в огромную залу старинного барского дома. На столе дымилась обещанная каша, по углам сидели незнакомцы, стояли гитары и магнитофоны «на взводе». Мы ели в полной тишине, прерываемой зубовным скрежетом Володи. Я дважды порывался его увести, не дать ход скандалу, уберечь его от нервов… Он твердо покачал головой: остаюсь… Володя глядел широким взором – иногда он так долго застывал глазами – то ли сквозь стену куда-то, то ли внутрь себя глядел. И, не меняя странного выражения, протянул руку, туда вошла гитара, он склонился к ней, чтобы сговориться с ее струнами. Спел несколько песен, встал и вышел, не прощаясь… Володя торопился к своим, раствориться в спокойном мужском товариществе, где он – человек и все – люди. А когда захочется – сам возьмет гитару и споет. По своему хотению…»
