Находясь в значительном отрыве от главных сил полка, Супрун не мог наблюдать за обстановкой перед фронтом двух других батальонов полка, но, услышав раскаты оглушительной канонады, подумал, что наши, разгромив противника в «котле», перешли в наступление, а следовательно, батальон в ближайшие часы сможет присоединиться к своим. Когда же схватил трубку назойливо дребезжащего телефона и, кроме грохота разрывов, ничего не услышал, — без слов понял, что обстановка сложилась хуже, чем можно было ожидать.
Напрягая слух, он наконец услышал голос командира полка.
— Что там у тебя?! — спросил Новиков.
Комбат поторопился доложить хотя бы о самом главном, но успел произнести лишь несколько слов. Новиков перебил его:
— Ты понимаешь, что тут у нас? Противник наносит встречные удары, рвется из «котла». Держись там покрепче!
Трубка умолкла. Супрун понял, что бой подступил к НП командира полка, а взглянув вперед, увидел несколько танков и рядом со своим НП. За ними мельтешила, делая короткие перебежки, вражеская пехота. Пулеметные трассы, сверкая в дыму, секли, взбивали снег. Доносились одиночные выстрелы наших противотанковых ружей, вновь и вновь выплескивали огненные струи сорокапятки. Комбат с ужасом увидел, как два вражеских танка, прорвавшись к реке, развернулись в сторону батальонного медпункта. «Не пощадят раненых», — промелькнула страшная мысль. Он сделал рывок к ближайшему орудию, закричав в пургу:
— Танки с тыла!
Расчет услышал комбата. Бросившись к станинам, развернул орудие. Тут же послышались частые удары.
Били по танкам и другие орудия, а комбат, утирая с лица откуда-то появившуюся кровь, другой рукой направил бинокль в сторону медпункта. Головной танк крутился на одном месте. «Перешибли гусеницу», — вздохнул он с облегчением и услышал команду:
— Наводить по второму!
Команду сержанта солдаты исполнить не успели. Рядом с позицией грохнуло несколько снарядов. Небольшой участок земли вздыбился снежными фонтанами.
Воздух упруго вздрогнул, завизжали осколки. Свалившись в снег, комбат вновь услышал команду: «Наводить по…» — но и она оборвалась. Со всех сторон доносились команды и дикие выкрики, смешанные с длинными автоматными и пулеметными очередями.
Преодолевая адскую боль в ушах, Супрун поднялся на ноги. Рядом два солдата, упираясь ногами в рыхлый снег, пытались поправить отброшенное в сторону орудие. Поспешив к ним на помощь, комбат навалился на утонувшее в снегу колесо. Лишь когда орудие с большим трудом было вновь развернуто против танков, он увидел рядом со снарядным ящиком уткнувшегося лицом в снег командира орудия. Тот был мертв, но его посиневшие пальцы не выпускали заснеженный бинокль.
Солдаты произвели выстрел, но танк не был подбит. Упав на колени, Супрун стал корректировать стрельбу. Танк, не подбитый и со второго выстрела, развернул пушку в сторону орудия.
— Во фашист! — выругался наводчик и, нажав на ручной спуск, опередил немца. Раздался сильный взрыв. Танк тут же запылал.
Хотя оба танка, прорвавшихся в тыл батальона, были уничтожены, бой продолжался по всему фронту с прежней ожесточенностью.
В дыму и снежном урагане металась вражеская пехота. Одни ее подразделения пытались прорваться в глубину плацдарма, другие наносили удары по флангам наших оборонявшихся рот. И когда Супрун вместе с оставшимися в живых бойцами расчета вновь разворачивал орудие против танков, не прекращавших атаку с фронта, над самой головой просвистело несколько автоматных очередей. Где-то рядом послышались гомон и нерусская речь.
«Вон они!» — увидел Супрун мелькавшие фигуры. Задыхаясь, он громко скомандовал:
— Бросай станины!
Брошенное орудие застыло на месте, и тут же, вздрогнув, упал как подкошенный и наводчик.
— Сашка! — закричал заряжающий, стремясь предупредить наводчика о приближавшейся вплотную к орудию вражеской пехоте, но тот не отозвался.
Заряжающий вспомнил о находившемся на позиции ручном пулемете. В следующий миг синие трассы полыхнули в подступавшую толпу вражеских солдат, а когда те оказались всего в нескольких десятках метров от пулемета, артиллерист неистово закричал:
— Бей гранатами!
Супрун отбросил автомат и, взглянув по сторонам, увидел в нише несколько гранат и стал метать их одну за другой. И хотя некоторые гранаты рвались совсем близко, комбат продолжал разить противника.
Противник не выдержал. Супрун видел, как несколько вражеских солдат, корчась, повалились в снег, а другие, пытаясь избежать гибели, шарахнулись в разные стороны. Бросив убегавшим вдогонку еще одну гранату, комбат поспешил к заряжающему, чтобы заменить новым расстрелянный диск.
— На, бери! — подтолкнул солдат ящик с набитыми дисками.
— Ага, дело! — обрадовался капитан, опуская пулемет для перезаряжения, но, заметив метнувшуюся в пурге в его сторону фигуру, вновь ухватился за приклад. — Вон куда ты, стерва! — выкрикнул он, разворачивая пулемет в ту сторону, но, опознав в пурге своего попавшего на мушку ординарца, опустил приклад.
— Что случилось? — спросил он у Кузьмича. Задыхаясь от быстрого бега против ураганного ветра, Кузьмич не смог сразу ответить. Свалившись у ног комбата, он махнул рукой по направлению правого фланга батальона.
— Корж вас… Видать, дрянь там у него… Слышите?
Супрун и до этого догадывался, что Корж отражает атаку, а теперь, прислушавшись, и тем более понял, что там нещадно строчили ручные пулеметы и автоматы, глухо рвались мины, хлестко били сорокапятки.
— Иди, комбат, — не поднимая головы, глухим голосом проговорил старый солдат. — Не тут тебе надобно быть, — посмотрел он на капитана. — Здесь всего лишь орудие.
Супрун на какой-то миг опешил от такого замечания, придя в себя, отозвался довольно-таки сдержанно:
— А его здесь оставить одного? — перевел он глаза на артиллериста.
Кузьмич мельком увидел, как у Супруна нервно передернулось лицо. «А и правда, нельзя одного оставлять у орудия», — с тревогой подумал солдат и почувствовал, как что-то тяжелое подступило к сердцу. Он только теперь вполне осознал, что из расчета в живых остался лишь заряжающий, что ни сержант, вытянувшийся у станин, ни солдат, занесенный снегом на бруствере, ни тот, который разбросал руки правее орудийного щита, уже не поднимутся.
Кузьмичу казалось, что комбат глядел своим невидящим взором в его душу и продолжал упрекать: «Одного здесь оставить?» Кузьмич, с трудом разворачивая орудие в сторону противника, прокричал:
— Иди, комбат! Мы тут будем держаться вдвоем. Не бойся, не дрогнем.
Супрун посмотрел в направлении второй роты. Там почему-то больше, чем на других участках переднего края, лютовали снежные вихри. Не было видно ни своих, ни противника, а бой кипел. Кроме ружейно-пулеметного рокота и взрывов гранат, там раз за разом всплескивали длинные языки орудийных выстрелов. Разгорался бой и на левом фланге. Оглянувшись, комбат поспешил на НП, понимая, что выяснить обстановку в подразделениях можно только через их командиров.
Заметив приближение комбата, телефонист протянул ему трубку.
— Вас они, товарищ капитан, — сказал солдат, еле шевеля прозябшими, непослушными губами.
— Кто?
— Командир требовал, Новиков.
Комбат дунул раз-другой в трубку и, воткнув ее под ушанку поглубже, прокричал совсем охрипшим голосом:
— Я двадцать третий, слушаю!
— Из твоего района доносится орудийный грохот. Почему не докладываешь обстановку? В чем дело? — нетерпеливо спросил командир полка. — Тут комдив уже несколько раз спрашивал.
Комбат не мог решиться, как поступить: то ли докладывать, как есть на самом деле, то ли как-то смягчить. «Все равно у него нечем помочь», — решил он и хотел было доложить, что на плацдарме пока терпимо, но подполковник начал сам:
— Тут валят стеной. Лезут как очумелые, ни на что не смотрят. Атаки следуют одна за другой. Противник прет напролом к своим окруженным, а те рвутся навстречу.
Супрун не успел больше сказать ни слова. Грохот разрывов потряс высоту. Его наблюдательный пункт утонул в дыму. Трубка вылетела из рук. Подхватив ее на дне окопа, он понял, что связь с полком прервана. Залпы обрушились на батальонный район обороны с еще большей плотностью. Для прорыва к своим окруженным противник начал новую огневую подготовку и на этом направлении.
9
Артем шел из последних сил, но не знал, сколько им пройдено и далеко ли еще до дивизионных тылов. Чувствовал, что мороз крепчал, а пурга свирепела. Даже полушубок казался решетом. Пронизывало насквозь.
Ноги отяжелели, идти становилось все труднее. Для того чтобы как-то контролировать себя, солдат установил режим: останавливаться не реже чем через тридцать шагов.
