– Приветствую, друг мой.
Рик был тощим очкариком с вечно немытой головой и в штанах, болтающихся на несуществующем заду. В школах таких называют «ботаниками». В чем он точно знал толк, так это в наркотиках.
Я предложил ему пива, однако он отмахнулся от меня.
– Я тебе кое-что особенное привез, друг.
– О господи, что еще?
Рик обернулся к «шеви»:
– Вылезай, лапушка!
Задняя пассажирская дверца открылась, я увидел женскую головку. Потом из-за машины вышла худенькая девушка лет двадцати двух. В цветастой хлопковой юбке, сандалиях и свободной белой блузке. Ее прямые темные волосы были нетуго стянуты сзади и удерживались сдвинутыми на макушку солнечными очками. Настороженные карие глаза, гитара в руке. Высокие, как у шайеннов, скулы. Она неуверенно остановилась, и заходящее солнце пронизало ее волосы и короткие рукава блузки, высветив контуры тела. Так я впервые увидел Аню Кинг.
Девушка поднялась по ступеням веранды, неловко протянула мне руку. В подобные мгновения Рик обычно болтал что-нибудь, тарахтел, как пишущая машинка. Однако на сей раз он больше молчал – насколько это вообще ему удавалось.
Лори вышла из дома, Рик представил ее Ане, все еще державшейся настороженно.
– Надеюсь, вы не против, – сказал Рик. – Я пригласил сюда кое-кого, они попозже подъедут.
– Из города? – спросил я.
– Ага. Кое-кого.
– Нет, конечно, пусть приезжают, – сказала Лори. Я понимал, что она как раз против, но не считает правильным возражать.
– Я так думаю, они часам к девяти прикатят, – сказал Рик.
Я предложил съездить к Марии, искупаться, Рик сказал, что было бы клево. На деньги за свои два платиновых альбома Мария купила самый большой в этих краях дом. И, распрощавшись с Лос-Анджелесом, проводила летние месяцы на севере штата – в обществе мужа, Джона Винтелло, юриста нью-йоркской «Эм-Пи-Ар-рекордс», человека порядочного, не какого-нибудь крючкотвора.
Бассейн окружали яблони. Мария поставила диск Дэйва Брубека, он звучал в вытащенных из дома колонках. Рик, уже голый, прошел сквозь застекленные двери, потом между шипевшими на лужайке брызгалками и прыгнул в воду. Из летнего домика за бассейном показалась Мария, тоже голая – ее груди поблескивали от масла для загара. Я не поклонник всеобщей наготы, хотя, если раздеваешься за компанию со всеми, оно вроде и ничего. Я оглянулся на дом – Аня сидела в шезлонге, что-то попивала. Голову она прикрыла соломенной шляпой и вообще явно хотела остаться в тени.
Рик стоял спиной к стенке бассейна, закинув на нее руки, и что-то говорил Марии. Волосы его свисали на плечи, с усов капала вода. Он вошел в раж и балаболил как заведенный, и я подумал, не нюхнул ли уже парень по-быстрому?
Из города вернулся Джон, муж Марии, – прикатил в своем «универсале» с железнодорожного полустанка. Начинался его месячный отпуск, и настроение у Джона было самое радостное. Три диска компании вошли недавно в первую двадцатку журнала «Билборд», и теперь шестеро творческих менеджеров Джона рыскали по всей стране в поисках новых талантов. Он собирался сплавать на своей яхте из Ки-Уэста на Карибы вместе с Марией и несколькими друзьями. Пару недель назад он спросил у меня и Лори, не хотим ли мы составить ему компанию, и нашему воображению немедля явились штормовые ветра, дующие из Мексиканского залива, теснота и наглотавшаяся таблеток Мария. «Ты же британец, – сказала мне Лори. – У тебя море должно быть в крови». «А ты янки, наследница первопоселенцев». «Лошади, Джек. Фургоны. Мы простились с морем у Плимутской скалы и с тех пор в нем даже ног не мочили». Проведя целый вечер за подсчетами, сколько времени может занять самый долгий морской переход, мы поняли, что предпочитаем остаться на суше.
К купаниям Джон был равнодушен. Он принес из дома пиво и кувшин маргариты. Солнце садилось, я зашел в дом, позвонил из прихожей Лори. Она сказала, что двое нью-йоркских друзей Рика уже появились – Денни Робертс, чье группа «Блуридж Ковбойз» весной вошла в первую десятку со своим новым альбомом (кантри-рок с довольно интересными гармониями), и его подружка, фолк-певица Томми Фонтейн.
Мы возвращались на ферму на двух машинах, и мне удалось наконец поболтать с Аней. Голос у нее был глубокий, низкий. По ее словам, она играла в одной из кофеен Виллиджа, а Рик просто зашел туда и заговорил с ней после выступления.
– Я ему типа не очень поверила, думала, он за мной приударить хочет. Я материал уж три года как собирала. И была сама себе менеджером.
– Так по кофейням и поешь?
– Ну да. Но по нью-йоркским кофейням. Для девушки из Девилс-Лейка, Северная Дакота, кофейня в Гринвич-Виллидже все равно что «Радио-Сити».
– Давно ты в Нью-Йорке?
– Два года. Одно время работала на чем-то вроде фабрики по производству песенок.
– В «Брилл-Билдинге»[32]?
– Да, типа того, только хуже. В Бруклине. Мы там все по отдельным кабинкам сидели. Что-то вроде музыкальной исправительной школы. Или тюрьмы для композиторов. Я две песни продала. Обе попали на обратную сторону синглов.
– И ты ушла?
– Ага, и начала слушать альбомы, которые по коммерческому радио не крутят. Песни с настоящими словами. И поняла, что песню можно написать и о. да о чем угодно.
– Не просто любовную песенку.
– Точно. И потом, ты можешь сочинять для собственного голоса, для своих данных.
– Мы тебя услышим сегодня?
Она улыбнулась – я впервые увидел ее улыбку. Чуть кривую.
– Заехать в такую даль с гитарой и оставить ее в багажнике?
– Мне уже не терпится. У Рика Кёлера отличный вкус.
Она опустила взгляд на пол машины, потом снова посмотрела на меня.
– Кстати, мне понравился твой последний диск.
В глазах ее словно свет загорелся, но сдержанный.
– Спасибо. Мы, можно считать, распались. Группа то есть. Мне не понравилось то, что у нас получалось. На мой вкус, слишком отдавало Западным побережьем.
Аня извлекла из своей мексиканской сумки через плечо жестянку с табаком и начала свертывать самокрутку, словно решив, что уже достаточно о себе рассказала. Просто замолчала и все, не ощутив никакого неудобства. Ни тебе коды, ни прощания.
Фермерский дом, в котором мы жили, был когда-то не более чем амбаром, да наполовину им и остался. В «музыкальной» на первом этаже имелось пианино, три гитары, несколько губных гармоник, маракас, бубны и высоченное окно, выходящее на лес. На другом конце первого этажа Лори организовала жилое пространство – диванчики, кухня, кирпичный очаг, которым мы почти не пользовались, боясь спалить всю постройку. Здесь висели на окнах красные шторы, стояла мебель в стиле коттедж и непременные вазы с полевыми цветами. Две спальни находились наверху, на бывшем сеновале.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
