Из-под двери в бабкину комнату струился холодный голубоватый свет; хозяйка подремывала перед бубнящим телевизором. Нередко она спала так до утра, и дважды на Алькиной памяти телевизор из-за этого выходил из строя — Алька тогда чинил строчник и заменял перегоревшие детали, а бабка сидела рядом и наблюдала, как бы Алька не помял накрахмаленные подстилочки, и рассказывала, какой у нее добрый и заботливый сын и какие замечательные внуки. Внуки, впрочем, действительно были симпатичные, Алька любил с ними играть, да и они его жаловали. Пожар раньше или позже устроит, старая, подумал Алька, нерешительно стоя в коридоре, а потом прикрыл глаза, представил схему и габариты надежника и сделал его. Очень трудно описать это ощущение — когда в ждущей руке возникает из воздуха задуманная вещь, еще теплая, еще светящаяся светом последних рекомбинирующих ионов… Вместе с надежником Алька просочился в щель под бабкиной дверью, подлетел к телевизору и пустил махусенького паучка под запыленную заднюю крышку. Пускай ползает. Неслыханное, конечное, нарушение устава, но Альке было уже все равно. Он лишь поставил надежника на самоуничтожение при снятии крышки. У себя в каморке Алька сочинил прощальную записку, измыслив что-то несусветное — какое-то письмо ему пришло от каких-то родителей — и пожелав бабке и ее внукам всех благ. Поверх записки положил деньги за комнату, за последние шесть дней. Надо же, какой я стал гуманненький да вежливенький, подумал он, заслоняясь иронией от детского упоения своей правильностью. Это все из-за Юли. Она все твердила, что со старушками надо быть снисходительным… и сама такая мягкая, добрая… со всеми, кроме меня.
И тут задребезжал телефон. Поспешно, чтобы не проснулась от резкого звука бабка, Алька подцепил трубку с рычага, поднес к уху, и сердце его упало, потому что голос Юли произнес:
— Добрый вечер. Простите, пожалуйста, за беспокойство, но вас не затруднило бы позвать к телефону Альку, если он дома, конечно. Мне очень нужно с ним переговорить.
— Сейчас позову, — ответил Алька старушечьим голосом, шамкая и заикаясь.
— Ой, это ты! — воскликнула Юля облегченно. — Видишь, какая я стала, пожаловалась она, — вежливенькая да гуманненькая. Это из-за тебя. Все уши мне прожужжал: терпимость, доброта и эта, как ее, презумпция доброжелательности… Слушай, — заговорила она медленнее, — у тебя… у тебя ничего не случилось? У тебя был такой голос, я испугалась. Приезжай, Алька, пожалуйста.
— Зачем?
— Балда. Скучаю. Без тебя скучаю. И боюсь за тебя. Повторить по слогам?
Он помедлил, унимая дыхание. Юля никогда еще так с ним не говорила.
— Честное слово, вот сейчас не могу, Юль.
— Ну, как знаешь, — произнесла она совсем иначе. По-чужому. Это было нестерпимо, и Алька тихо сказал:
— Юля…
Она молчала.
— Юля, — повторил Алька. Ему нравилось произносить ее имя.
— Что? — так же тихо ответила она. Казалось, она знает, что он хочет сказать. Но он сказал совсем другое:
— Я что хотел тебя спросить. Как бы нужно выглядеть человеку, чтобы ты в него влюбилась?
— Хочешь, я отсюда удеру и побродим просто? — отчаянно предложила она после секундной паузы. — А? Хочешь? Или скажи, чего хочешь? Вот скажи!
— Правда, Юля, я не могу. Потом объясню, а сейчас ответить…
— Чтоб похож был на тебя, — сказала она ехидно, — а вместо носа поросячий хвостик, — и повесила трубку.
Алька перевел дыхание. Как хорошо, что я вернулся, смятенно подумал он. Если бы я про бабку не подумал, я бы не вернулся. И не услышал бы этого. Ой, как больно, понял он вдруг. На кого же внешность-то менять? А менять обязательно надо, все сменить, чтобы не опознали, не выявили потом… Запах, рисунок сетчатки… все. Он подхватил стоявшую у двери «адидаску» и вышел на лестницу.
Стыдно и немного забавно было теперь припоминать, сколь омерзительными казались Альке землянки прежде. Хуже землян. Они пользовались косметикой, словно женщины низших каст, они пользовались духами, кошмар! Даже Конструирующие уже не применяют эту противоестественную гадость, предпочитая полную естественность в стремлении хоть как-то уподобиться женщинам Покоряющих и Охраняющих, которым дается после совершеннолетия полная возможность изменять себя в зависимости от собственного желания или вкуса мужчины… Правда, Юля почти не пользуется косметикой. Может, все от этого? Автобус подкатил, точно ждал, когда Алька прибежит.
Облегченно вздохнув, Алька опустился на продавленное сиденье, а рядом поставил тяжеленную свою сумку. Сумка перегородила весь проход. Автобус был почти пуст, впереди сидели четверо да неподалеку от Альки пристроился маленький старикан с лукавыми коричневыми глазами, любопытно уставившийся на Алькину сумку. Наверное, Алька был похож на любителя подледного лова. Сумка топорщилась, раздутая на кожухе излучающего ствола, так что казалось, будто внутри дожидается своего часа уложенная на снасти бутылка. Маленький укатанный «львовский», пропахший бензином и бездорожьем, бодро залязгал и толчками пошел в темноту. Алька откинулся на спинку сиденья.
Невозможно понять, с чего все началось. Алька не раз пытался, но так и не сумел провести четкой границы. Что-то было в нем, наверное, с самого начала, с детства, но что — он не мог определить. Эти качества считались почетными, уважаемыми среди Покоряющих — доброта, доблесть, честь; Альку не раз ставили другим лицеистам в пример…
В мозгу немедленно всплыли соответствующие строки Морально-боевого устава: «Доброта есть всепоглощающее стремление и постоянно совершенствуемое умение любой ценой, не щадя даже собственной жизни, во всех условиях, бескорыстно помогать своим соратникам в выполнении ими их боевых задач. Поскольку душевное здоровье и благополучие оказывают весьма существенное воздействие на повышение эффективности выполнения боевых задач, постольку забота о душевном здоровье и благополучии соратников является неотъемлемым компонентом доброты». Алька усмехнулся, устраиваясь поудобнее. Доброта его непостижимым образом расширилась.
Стоит лишь допустить, что помогать следует не только при выполнении боевых задач и не только соратникам — но всем, кто в твоей помощи нуждается… Впрочем, сказал себе Алька, это тоже сформулировали задолго до тебя. Преступная доброта действием — с детства жгут память жуткие эти слова. Нельзя возлюбить всех, ибо в мире царит борьба. Любя своих, ты тем самым обязан ненавидеть чужих — тех, кто желает зла любимым тобою. И напротив, полюбив чужих, ты предаешь своих…
Но что такое свои?
Устав отвечает: соратники. Только Покоряющие. Охраняющие ниже, они в меньшей степени свои. Конструирующие — на пределе. Дальше — чужие. А уж те, кто живет в иных мирах, — враги от природы, не могут не быть врагами…
Алька вспомнил, как испугался прошлой зимой, когда понял, что не желает зла Аркадьеву, вплотную подошедшему к идее катонных взаимодействий. Что хочет не по мешать ему, а помочь. Он даже стал гордиться им, Аркадьевым этим, прекрасно зная при всем при том, что и на Зарриане нет ничего мощнее; значит, эта Земля станет звездной державой, ведь от катонных взаимодействий до телепортации и боевых деструкторов лет десять, не больше. В панике Алька решил тогда послать рапорт с просьбой об отзыве и психическом обследовании, но как-то замешкался, потом расхотел, потом стал сомневаться и думать… потом, отправляя очередную сводку, он умолчал об успехах Аркадьева… потом ему пришло в голову, что эта хаотичная популяция, в свою очередь, могла бы многому научить всемогущий Зарриан, — и это был конец.
Старик, сидевший на соседнем сиденье, долго высовывал маленькую голову из своей потрепанной дохи, щурясь на Алькину сумку, и, с хитринкой улыбнувшись, наконец заговорил:
— Я и сам, как молодой-то был, страсть уважал рыбку поудить. Летом-то и дурак пымает, а вот в морозец-то оно сложнее, а? На что брать собрался, молодой человек?
— На бобыля, — рассеянно ответил Алька, с трудом отрываясь от своих мыслей. У старика обиженно приоткрылся рот. — То есть на мотыля, — поспешно поправился Алька.
— Секретничаешь, — неодобрительно сказал старик. — И водку с собой тянешь, как мужик взрослый…
— А мужику взрослому можно?
— Ты нас с собой не равняй, молодой человек…
— Да не водка это, — с негодованием сказал Алька. — Коробка это круглая такая. Не люблю я водки.
Словоохотливый попутчик обрадовался.
— И правильно! — заявил он, оживляясь, и, повернувшись окончательно к Альке, выставил острые колени в проход.
— А как вы так сразу знаете, что правильно? — серьезно спросил Алька.
Старикан лукаво засмеялся, прихлопывая себя по коленям.
— Ишь! Правильно — значит, по правилам, — произнес он назидательно. — Экий ты! А не по правилам и будет неправильно.
