«Еврейское государство будет иметь успех только тогда, когда евреи в нем будут дворниками, трубочистами, портовыми рабочими, землекопами, грузчиками и каменщиками… Наша главная претензия к евреям состоит в том, что они не возделывают землю мотыгой; очень трудно будет отказать еврею, если он однажды скажет: „Дайте мне землю, и я буду возделывать ее; дайте мне мотыгу, и я начну работать ею…“…Если еврей однажды скажет: `Дайте мне землю, и я буду любить ее`, позиция того, кто останется глух к этой просьбе, не будет иметь оправдания… Если еврей просит мотыгу, он должен работать ею, а не использовать ее, как тот, кто нанимает полсотни человек, чтобы они работали за него. Если он просит землю, он должен возделывать ее, иными словами, сродниться с землей, а не просто присваивать себе эту землю… Нет ни малейшего сомнения в патриотизме и даже в поэтическом воодушевлении, с которым многие из них надеются, что их древняя пустыня расцветет благодаря их усилиям, подобно розе. Несмотря на то, что их пророчествам не суждено осуществиться, они, несомненно, займут место в ряду великих пророков Израиля» (43, 293-296).
Эта картина будущего, в котором евреи будут пахать и сеять, а не сидеть в банках, вынашивая замыслы уничтожения христианства, не соответствовала вкусам британской публики. Английская газета, в которой печатались статьи Честертона, не согласилась на публикацию этих строк. «Расхождение во взглядах между автором этой книги и редакцией газеты, – писал он в предисловии к своей книге очерков, – предотвратило публикацию полного текста главы о сионизме».
Когда Хилари Беллок написал в «Евреях», что «вероятнее всего» сионизм обречен на провал, большинство его читателей надеялось, что он окажется прав, ибо он уведомил их, что одной из главных задач сионизма является «экспроприация местных землевладельцев». Однако, подойдя к вопросу с совершенно иной точки зрения, нежели Марк Сайке или Честертон, он понял, что необходимо для победы сионизма, хотя и был абсолютно уверен, что этого не произойдет:
«Если сионистский эксперимент имеет право на существование, его осуществление должно зависеть исключительно от еврейской полиции и еврейской армии… Если мне возразят, что евреи не способны создать свою полицию и армию и что они неизбежно будут разбиты и подавлены враждебным воинственным большинством, окружающим их, то лучше им проводить свой эксперимент где-нибудь в другом месте. Но нет ни малейшего сомнения в том, что для евреев наиболее губительной из всех возможных форм правления является существующая ныне форма нового протектората. Я совершенно уверен в том, что ближайшее будущее подтвердит мою точку зрения» (20, 244).
Для тех, кто считал, что единственная сфера деятельности евреев – банковская и конторская служба, предположение, что они могут создать армию и полицию, казалось абсурдным. В равной степени абсурдной представлялась таким людям мысль, что евреи когда-нибудь смогут оказать сопротивление «враждебному воинственному большинству» палестинских арабов, которые в 1946 году характеризовались меморандумом Королевского комитета по иностранным делам как «принадлежащие к расе воинов».
В своем сопротивлении сионизму верхушка арабского общества и его интеллигенция, стоявшая во главе арабского национального движения, руководствовались вовсе не экономическими (что было бы абсурдным с их стороны), а дальновидными и серьезными политическими причинами. Они понимали, что сионизм «угрожал навязать им политическую жертву, которая состояла в утрате ключевых позиций в Палестинском государстве» (130, 66).
Джордж Антониус, лидер и публицист движения арабских националистов, понимал политические последствия создавшейся ситуации лучше, чем многие его единомышленники. Это был культурный, честный и умный человек, смерть которого была большой потерей для Ближнего Востока. Он тоже, хотя и не без некоторых колебаний, предсказывал провал сионизма. Возможно, он был не вполне уверен, что палестинские арабы возьмутся за оружие. «Без насильственного выселения крестьянства, – писал он, – которое предпочтет потере земли смерть, создание еврейского государства в Палестине не представляется возможным. Даже если отвлечься от чисто политической проблемы, одной этой причины достаточно, чтобы обречь на провал попытку осуществления сионистской мечты» (5, 410).
Англичане надеялись, что у евреев ничего не получится, а эксперты были просто уверены в этом. Согласно отчету, составленному для института Карнеги, сионистское движение «…не считается с реальностью и обречено на неудачу… Такие экономические факторы, как бедность страны, скудость ее ресурсов и отсутствие промышленности обрекают всякое начинание подобного рода на провал. Все предприятие носит надуманный характер, его основным двигателем является энтузиазм людей, которые, несмотря на благие намерения, по-видимому, не отдают себе отчета в сложности проблемы и не принимают в расчет интересы коренного населения». Между тем, несмотря на возникавшие время от времени экономические проблемы, на отсутствие понимания и сочувствия со стороны нееврейского мира и многих состоятельных евреев Запада, работа, неприметная для взглядов большинства посещавших Святую землю туристов и паломников, продолжалась. Равнодушие, а зачастую и законодательные препоны мандатных властей были причиной того, что в течение первых лет поселенцы смогли продержаться лишь благодаря тяжелой борьбе. Когда наслышанные о сионистской авантюре туристы спрашивали, как продвигается дело, им отвечали, что оно потерпело неудачу. За пределами еврейской общины предложения помощи или проявления симпатии были крайне редки, и лишь немногие посторонние наблюдатели желали, чтобы эксперимент увенчался успехом. Пионеры сионизма жили и работали в атмосфере, отравленной недоброжелательством. Однако их вера в будущее Страны Израиля оставалась неколебимой.
Совершенно несправедливо подозревавшиеся в юдофильстве журналисты братья Таро испытывали жалость к этим заблуждавшимся людям. В 1927 году они сообщили, что все начинание фактически близится к провалу:
«Все эти социальные эксперименты, которыми так гордятся эти несчастные, – не более, чем высокопарное прикрытие убогой реальности. Вне зависимости от того, по какому принципу – коммунистическому, социалистическому, кооперативному или семейному – они организованы, никто из них не смог бы прокормиться без помощи извне. Подобно плачущим у Стены плача, они живут еврейской благотворительностью. Ни одно из этих поселений не является экономически независимым… Каждый такой земледелец-пионер может существовать лишь за счет еврейских богатств… Ах, сколь далеко это от романтических грез Герцля!… Очень многие из них уже уехали, и скольких из тех, кто еще здесь, я застану в стране, если вернусь сюда через десять лет?» (174, 163 и 172). Английские друзья в Палестине были довольны репортажами двух французских антисемитов, и военный губернатор Иерусалима сэр Роналд Сторрз воздал им должное: «Лишь немногие писали о еврейском народе с большим восхищением и большей симпатией» (170, 363). Однако эти французы зачастую проявляли свою симпатию весьма странным образом. «Склонность Израиля к стонам и жалобам, – писали они в 1920 году, – порой тешит себя неслыханными преследованиями, неслыханной резней и несправедливостью». Возможно, при своем посещении Палестины они придерживались благовоспитанной разновидности антисемитизма, однако во Франции уже не пытались скрыть свои подлинные чувства. Как писал в 1935 году Жан Дроль, они послужили «связующим звеном между декларациями Дрюмона и действиями Гитлера» (51, 328). Они были рады узнать в Иерусалиме, что сионизм обречен, и довели эту благую весть до сведения своих французских читателей. Они писали, что сионистское движение зиждется на «восточной любви к преувеличениям и неуместном тщеславии»; что «евреи по своей природе не склонны к любому виду физического труда», и нет никакого сомнения в том, что Израиль «вскорости будет занят иным делом, а реально всю работу будут исполнять арабы, так что великая попытка сионистов обновить свой народ через его союз с землей потерпит провал» (176, 255).
Несомненно, английские туристы, которые по возвращении домой из Палестины описывали свои впечатления, выражались куда откровеннее, чем два вышеупомянутых француза; они редко делали вид, что симпатизируют сионистскому начинанию, и зачастую не стеснялись в выражениях. Один из наиболее искренних и злобных комментариев принадлежит перу женщины:
«С высокомерием, каким всегда отличался этот жестоковыйный народ, сионисты постоянно пытаются убедить мир в том, что ислам и арабы не идут в расчет, что евреи принадлежат к особой и привилегированной расе и что у них есть свой собственный и единственно истинный Бог… Когда первый энтузиазм „репатриантов“ начнет ослабевать, как эти псевдорабочие думают справиться с сельскохозяйственными проблемами?…Безусловно, недостаточно просто принести в страну материальное благосостояние… Роскошь еще не составляет цивилизации» (157, 145-149). Однако некоторым англичанам начинало приходить в голову, что этот жестоковыйный народ и в самом деле может преуспеть в своих планах по возвращению Палестине ее древней славы страны молока и меда. Вследствие этого автор предисловия к книге Дугласа Даффа «Картинки Палестины» сэр Арнольд Вильсон в 1936 году посоветовал евреям оставить плантации и научно-исследовательские институты и сосредоточить свою деятельность вокруг Стены плача. Если они хотят заниматься земледелием, им следует отправиться в другое место, на иную, менее священную землю:
