В 4 часа пополудни открылся нам западный берег. По счислению нельзя было от Канина Носа еще его видеть; это заставило уже нас сомневаться в верности положения этого пункта на карте. В половине шестого, находясь от мыса Оборного на N в расстоянии 10–12 миль, спустились мы на S. Погода была пасмурная и дождливая, ветер тихий и переменный, но течение пособило нам столько, что на следующее утро увидели мы уже башню на Орловом Носе.
Пятница 2 сентября. В 8 часов лежала она от нас прямо на юг, и тогда же сделаны наблюдения для часового угла. Долгота места, а следовательно, и Орловой башни, по хронометру вышла 1°. 21 июля долгота того же пункта и тем же средством определена была 0°53′. Эта малозначительная разность, происшедшая в 43 дня, доказала, с одной стороны, исправность нашего хронометра,[188] а с другой – неверность положения Канина Носа на меркаторской карте Белого моря, на которой он был обозначен (в отношении к Архангельску) почти на 11/2° восточнее надлежащего.
По нашим наблюдениям, приняв к сведению и означенную погрешность хронометра, выходила долгота его 2°50′, а по карте 4°12′ О от Архангельска. Невзирая на все доверие мое к нашим наблюдениям, я едва мог поверить, чтобы в положении этого пункта была столь великая погрешность, поскольку он определен, как и на той карте упомянуто, астрономическими наблюдениями, произведенными на берегу. Расширению северной части Белого моря почти на 30 миль, которое было следствием таковой погрешности, должно, вероятно, приписать то, что лейтенант Лазарев на обратном пути от Новой Земли, взяв отшествие от Канина Носа, зашел ночью в Святоносскую губу, думая идти в Белое море.
Проштилевав целый день, получили мы, наконец, довольно свежий, но совершенно противный нам ветер от SW, который дул беспрерывно пять дней и заставил нас все почти Белое море пройти на булинях.[189]
Среда 7 сентября. Вечером 7 числа миновали мы Каменный ручей.
Четверг 8 сентября. На следующее утро подошли к Никольской башне, где полагали, что будем встречены лоцманами. Хотя они по большей части, особенно же осенью, живут на Мудьюжском острове, но когда ожидаются к порту суда, и преимущественно военные, то лоцманов высылают обыкновенно навстречу им к башне, у которой на тот предмет выстроена изба. Однако, подойдя почти на пушечный выстрел к башне, мы уверились, что нас никто не ожидает. Штиль не позволил нам идти далее к бару и вынудил простоять на якоре у башни до следующего вечера. Ночью поднялись тучи от NW, и я боялся, что поднимется оттуда крепкий ветер, который поставил бы нас между двумя неприятными крайностями: отстаиваться на якорях в открытом море или идти через бар без лоцмана. Весь день тщетно палили мы из пушек, а ночью, осветясь фонарями, жгли фалшфееры.[190]
Пятница 9 сентября. Лоцманы приехали не прежде, как в полдень 9 числа, услышав от крестьян, нас видевших, о нашем прибытии, хотя им и самим ничто не мешало нас видеть. Мы скоро узнали настоящую причину их отсутствия! 8 сентября, в день Рождества Пресвятой Богородицы, бывает у города большой праздник и первая распродажа привозной с моря рыбы. В этот день простолюдины Архангельска сильно гуляют, а лоцманы не привыкли в этом отставать от своих земляков и делают то же, где бы то ни случилось. Наш лоцман не забыл общей их привычке и при первом же шаге на судно попросил чарочки. Мы имели неосторожность исполнить его желание, и едва дорого за это не заплатили: при входе в мелкие места принял он первый черный бакен за Боровской и поставил нас на мель у самого бара. Товарищи его на Мудьюжском острове, заметив это, тотчас всей артелью к нам приехали. В это время уже смеркалось, вода шла на прибыль, а ветер дул от берега. Совокупным действием их скоро должно было снести нас на глубину, почему мы не завозили даже и верпа. Лоцманы хотели нас вести обратно в море, но я на это никак не соглашался, и они, наконец, решились вести нас через бар в самую темную осеннюю ночь. Размерив шест на футы,[191] ожидали они у борта на своем карбасе очень покойно, когда судно всплывет. В десятом часу бриг сам собой покатился под ветер, мы натянули у парусов шкоты[192] и пошли вверх реки. Лоцманы промеривали беспрестанно и, замечая по уменьшающейся глубине, к которой стороне мы приближались, в ту сторону приказывали и руль класть. Таким образом, не видя ничего и виляя от одной стороны фарватера к другой, перешли мы через бар и стали на якорь против южной оконечности Мудьюжского острова. Вот пример двух противных качеств архангельских лоцманов невоздержанности и искусства, соединенного с решительностью.
Суббота 10 сентября. На другой день ветер был крут для того, чтобы идти к Архангельску. Мы попытались сняться с якоря, но, встав на мель, вынуждены были простоять тот день на якоре. Наконец, 11 сентября, в воскресенье, в 11 часов утра, прибыли благополучно к порту с совершенно здоровым экипажем.
Через несколько дней судно наше было выгружено и отведено на зимовку в Лапоминскую гавань.
Два с половиной месяца провел я у города Архангельска, приводя в порядок журналы и составляя карты. Изображая на бумаге пространство осмотренного нами берега, находился я все еще в недоумении, которой именно из известных частей Новой Земли оно соответствует и в котором его месте находится Маточкин Шар. Но пока я занимался этим делом, попалась мне случайно в руки карта штурмана Поспелова с видами.[193] Эта находка объяснила мне все дело. Как карта, так и виды доказывали, правда, не слишком большое искусство, но первая достаточно соответствовала нашей описи, а в последних узнал я тотчас нашу гору А и разные пункты берега, как к югу, так и к северу от нее простирающегося. Это сличение удостоверило меня, что низменный полуостров, на широте 731/4° нами виденный, был точно Митюшев Нос,[194] что устье Маточкина Шара находилось в одной из губ к SO от этого места, что губа, по южную сторону горы А находящаяся, к которой мы лавировали 26 августа, была губа Безымянная и что, наконец, мыс, у которого мы едва не разбились, был Гусиный Нос. Карта Поспелова не простиралась к северу далее Маточкина Шара. Поэтому берег, простирающийся к N от Митюшева мыса, должен я был сличать с картами промышленников и узнал таким образом, что губа, лежащая по северную сторону мыса Лаврова, есть их губа Мелкая, а другая, находящаяся далее к северу, – губа Крестовая.
Итак, весь успех экспедиции нашей состоял в обозрении части западного берега Новой Земли. Главный предмет ее, измерение длины Маточкина Шара, не был достигнут; да и само положение этого пролива осталось под сомнением. Причиной неуспеха были частью препятствия ото льдов, встреченные нами в первую половину лета, частью же несколько ошибочный расчет. Я употребил почти месяц на то, чтобы бороться против льдов, не допускавших нас до южного берега Новой Земли, с той мыслью, что берег этот прежде всех прочих мест ото льда очищается. Предположение это было, может статься, и справедливо, особенно в отношении к северному берегу, но мне следовало бы принять в рассуждение, что южный берег, хотя и очистился прежде других мест по соседству своему с неистощимым запасом льдов – Карским морем, весьма часто ими заносим быть может. Между тем как западный берег, освободясь однажды, все лето более или менее будет чист. Теперь я почти не сомневаюсь, что если бы при первой встрече льда решился я плыть к N, то между широтами 72 и 73′ нашел бы берег чистым. Располагая временем, не мог бы, наконец, не найти Маточкина Шара и успел бы, вероятно, исполнить предписание начальства.
