- Ну, гости дорогие, любезненькие вы мои,- сказал отец Михаил, оставшись с ними в опустевшей келарне,- теперь я вас до гостиного двора провожу, там и успокоитесь... А ты, отец будильник, гостям-то баньку истопи, с дороги-то пускай завтра попарятся... Да пожарче, смотри, топи, чтоб и воды горячей и щелоку было довольно, а веники в квасу распарь с мятой, а в воду и в квас, что на каменку поддавать, тоже мятки положь да калуферцу... Чтоб все у меня было хорошо... Не осрами, отче, перед дорогими гостями, порадей, чтоб возлюбили убогую нашу обитель.
- В исправности будет, отче святый,- смиренно отвечал будильник, низко кланяясь.- Постараюсь гостям угодить.
- Коням-то засыпал ли овсеца-то, отец казначей?- спрашивал игумен, переходя из келарни в гостиницу. - Засыпал бы без меры, сколько съедят... Да молви, не забудь, отцу Спиридонию, приезжих-то работников хорошенько бы упокоил... Ах вы, мои любезненькие! ах вы, касатики мои!.. Каких гостей-то мне бог даровал!.. Беги-ка ты, Трофимушка,- молвил игумен проходившему мимо бельцу,- беги в гостиницу, поставь фонарь на лестнице, да молви, самовар бы на стол ставили, да отец келарь медку бы сотового прислал, да клюковки, да яблочков, что ли, моченых... Ненароком приехали-то вы ко мне, гости любезные,не взыщите... Не изготовился принять вас, как надобно...
В гостинице, в углу большой, небогато, но опрятно убранной горницы, поставлен был стол, и на нем кипел ярко вычищенный самовар. На другом столе отец гостиник Спиридоний расставлял тарелки с груздями, мелкими рыжиками, волнухами и вареными в уксусе белыми грибами, тут же явился и сотовый мед, и моченая брусника, и клюква с медом, моченые яблоки, пряники, финики, изюм и разные орехи. Среди этих закусок и заедок стояло несколько графинов с настойками и наливками, бутылка рому, другая с мадерой ярославской работы.
- Садитесь, гости дорогие, садитесь к столику-то, любезненькие мои,хлопотал отец Михаил, усаживая Патапа Максимыча в широкое мягкое кресло, обитое черною юфтью, изукрашенное гвоздиками с круглыми медными шляпками.Разливай, отец Спиридоний.... Да что это лампадки-то не зажгли перед иконами?.. Малец,- крикнул игумен молоденькому бельцу, с подобострастным видом стоявшему в передней,- затепли лампадки-то да и в боковушах у гостей тоже затепли... Перед чайком-то настоечки, Патап Максимыч,- прибавил он, наливая рюмку.- Ах ты, мой любезненькой!
- Да не хлопочи, отец Михаил,- говорил Патап Максимыч.- Напрасно.
- Как же это возможно не угощать мне таких гостей? - отвечал игумен.Только уж не погневитесь, ради Христа, дорогие мои, не взыщите у старца в келье - не больно-то мы запасливы... Время не такое - приехали на хрен да на редьку... Отец Спиридоний, слетай-ка, родименькой, к отцу Михею, молви ему тихонько - гости, мол, утрудились, они же, дескать, люди в пути сущие, а отцы святые таковым пост разрешают, прислал бы сюда икорки, да балычка, да селедочек копченых, да провесной белорыбицы. Да взял бы звено осетринки, что к масленой из Сибири привезли, да белужинки малосольной, да севрюжки, что ли, разварил бы еще. Отец Спиридоний низко поклонился и пошел исполнить игуменское повеление. - Что же настоечки-то?.. Перед чайком-то?.. Вот зверобойная, а вот зорная, а эта на трефоли настоена... А не то сладенькой не изволишь ли?.. Яким Прохорыч, ты, любезненькой мой, человек знакомый и ты тоже, Самсон Михайлович, вас потчевать много не стану. Кушайте, касатики, сделайте божескую милость. Выпили по рюмочке, закусили сочными яранскими груздями и мелкими вятскими рыжиками, что зовутся бисерными ...
- Отец Михаил, да сам-то ты что же? - спросил Патап Максимыч, заметив, что игумен не выпил водки.
- Наше дело иноческое, любезненькой ты мой Патап Максимыч, а сегодня разрешения на вино по уставу нет,- отвечал он.- Вам, мирянам, да еще в пути сущим, разрешение на вся, а нам, грешным, не подобает.
- Говорится же, что гостей ради пост разрешается? - сказал Патап Максиммч.
- Ах ты, любезненькой мой, ах ты, касатик мой! - подхватил отец Михаил.Оно точно что говорится. И в уставах в иных написано... Много ведь уставов-то иноческого жития: соловецкий, студийский, Афонския горы, синайский - да мало ли их,- мы больше всего по соловецкому.
- Ну, и выкушал бы с нами чару соловецкую,- шутя сказал Патап Максимыч.
- Ах ты, любезненькой мой!.. Какой ты, право!.. Греха только не будет ли?.. Как думаешь, Яким Прохорыч? - говорил игумен.
- Маленькую можно,- сухо проговорил паломник.
- Ох ты, касатик мой! - воскликнул игумен, обняв паломника, потом налил рюмку настойки, перекрестился широким, размашистым крестом и молодецки выпил. "Должно быть, и выпить не дурак,- подумал Патап Максимыч, глядя на отца игумена.- Как есть молодец на все руки". Воротился отец Спиридоний, доложил, что передал игуменский приказ казначею.
- Отец Михей говорит, что есть у него малая толика живеньких окуньков да язей, да линь с двумя щучками, так он хотел еще уху гостям сготовить,- сказал отец Спиридоний.
- Ну бог его спасет, что догадался, а мне, старому, и невдомек.- сказал отец Михаил.- Это хорошо с дороги-то ушки горяченькой похлебать... Ну, бог тебя благословит, отец Спиридоний!.. Выкушай рюмочку.
- Не подобает, отче,- смиренно проговорил гостиник, а глаза так и прыгают по графинам.
- Э-эх! все мы грешники перед господом! - наклоняя голову, сказал игумен.Ох, ох, ох! грехи наши тяжкие!.. Согрешил и я, окаянный,- разрешил!.. Что станешь делать?.. Благослови и ты, отец Спиридоний, на рюмочку - ради дорогих гостей господь простит...
Отец гостиник не заставил себя уговаривать. Беспрекословно исполнил он желание отца игумна. Выпили по чашке чаю, налили по другой. Перед второй выпили и закусили принесенными отцом Михеем рыбными снедями. И что это были за снеди! Только в скитах и можно такими полакомиться. Мешочная осетровая икра точно из черных перлов была сделана, так и блестит жиром, а зернистая троечная (Белужью зернистую икру лучшего сорта, до железных дорог, отвозили в Москву и другие места на почтовых тройках тотчас после посола. Оттого и звали ее "троечной". ), как сливки - сама во рту тает, балык величины непомерной, жирный, сочный, такой, что самому донскому архиерею не часто на стол подают, а белорыбица, присланная из Елабуги, бела и глянцевита, как атлас. Хорошо едят скитские старцы, а лучше того угощают нужного человека, коли бог в обитель его принесет. Медной копейки не тратит обитель на эти "утешения" - все усердное даяние христолюбцев.
Живет христолюбец, век свой рабочих на пятаки, покупателей на рубли обсчитывает. Случится к казне подъехать - и казну не помилует, сумеет и с нее золотую щетинку сорвать. Плачутся на христолюбца обиженные, а ему и дела мало, сколачивает денежку на черный день, под конец жизни сотнями тысяч начнет ворочать да разика два обанкрутится, по гривне за рубль заплатит и наживет миллион... Приблизится смертный час, толстосум сробеет, просит, молит наследников: "Устройте душу мою грешную, не быть бы ей во тьме кромешной, не кипеть бы мне в смоле горючей, не мучиться бы в жупеле огненном". И начнут поминать христолюбца наследники: сгромоздят колокольню в семь ярусов, выльют в тысячу пудов колокол, чтобы до третиего небеси слышно было, как тот колокол будет вызванивать из ада душу христолюбца-мошенника. Риз нашьют парчовых с жемчугами да с дорогими каменьями, таких, что попу невмоготу и носить их, да и страшно - поручь одна какая-нибудь впятеро дороже всего поповского достоянья. Сотни рублей платят наследники христолюбца голосистому протодьякону, чтобы такую "вечную память" сотворил он по тятеньке, от какой бы и во аде всем чертям стало тошнехонько. И вызвонят и выревут таким способом грешную душу из вечныя муки... Раскольникам так спасать родителей не доводится - колокола, ризы и громогласные протодьяконы у них возбраняются. Как же, чем же им, сердечным, спасать душу тятенькину?.. Ну и спасают ее от муки вечныя икрой да балыками, жертвуют всем, что есть на потребу бездонного иноческого стомаха... Посылай неоскудно скитским отцам-матерям осетрину да севрюжину - несомненно получит тятенька во всех плутовствах милосердное прощение. Ведь старцы да старицы мастера бога молить: только деньги давай да кормы посылай, любого грешника из ада вымолят... Оттого и не скудеет в скитах милостыня. Ел бы жирней да пил бы пьяней освященный чин - спасенье всякого мошенника несомненно. Откушал Патап Максимыч икорки да балычка, селедок переславских, елабужской белорыбицы. Вкусно - нахвалиться не может, а игумен рад-радехонек, что удалось почествовать гостя дорогого. Дюков долго глядел на толстое звено балыка, крепился, взглядывая на паломника,- прорвало-таки, забыл великий пост, согрешил - оскоромился. Врагу действующу, согрешили и старцы честные. Первым согрешил сам игумен, глядя на него - Михей со Спиридонием. Паломник укрепился, не осквернил уст своих рыбным ядением. Покончив с рыбными снедями, принялись за чай с постным молоком, то есть с ромом. Тут старцы от мирян не отстали, воздержней других оказался тот же паломник. Поразвеселились, языки развязались, пошла беседа откровенная, даже Дюков помаленьку начал разговаривать.
