Не доходя до лестницы, ведущей на второй этаж, Ружецкий повернул направо. Там, в большой светлой комнате (в Горной Долине такие называли залой), в углу стоял оружейный шкафчик. А в шкафчике — верная «тулка» и патроны. Патроны было положено хранить отдельно, но ведь не покупать же из-за этого второй шкафчик? А прятать в какое-либо другое место было бессмысленно, потому что Петя все равно бы их нашел.
Валерий любил свое старое ружье, доставшееся ему от отца. Двустволка с горизонтальным расположением стволов, с отдельными курками на боковых полках, — она была немного старомодна, но зато чрезвычайно проста и надежна.
Ружецкий подошел к оружейному ящику, открыл замок. Он никуда не торопился — чувствовал, что торопиться теперь некуда. Такие вещи в спешке не делают.
Он пошарил на полке, нашел коробку с картечью. Коробка оказалась подозрительно легкой. Так и есть: на дне катался всего один патрон. Зато было много патронов, снаряженных крупной дробью. «Четыре нуля». Ружецкий зарядил один ствол картечью, другой — дробью. Щелкнул замками.
…способствуют… хорошему усвоению…
Ружье он взял в правую руку, левой подхватил ломик, прислоненный к оружейному ящику, и пошел к лестнице. Он ступал решительно и твердо: оружие придавало уверенности.
Перед дверью Ирининой комнаты Ружецкий замер, прислушиваясь. Оттуда доносились сдавленные стоны. Те самые стоны, которые он никогда не хотел бы услышать через дверь. Которые он боялся услышать вот так — через дверь. И все же услышал.
Он чувствовал отвращение. Огромное и непередаваемое отвращение ко всему: к этим звукам, к этой двери, к вытоптанному паласу, лежащему на полу, к Ирине и даже по отношению к самому себе. Он еще не знал, что его ожидает за дверью.
Он громко сказал что-то, лишь бы не слышать всей этой мерзости. Но стоны, короткие всхлипы и сладостные придыхания не стали тише: напротив, они только усилились. Словно кто-то поставил в видеомагнитофон кассету с порнофильмом и надел на Ружецкого мощные наушники. Правда, была одна маленькая деталь, которая многое меняла: главную, роль в фильме играла его жена. Судя по звуковой дорожке, очень здорово играла. Проникновенно. Старалась изо всех сил, СУЧКА!
Ружецкий воткнул ломик плоским концом между дверью и притолокой. Навалился всем телом. Дверь затрещала, но не поддалась. И, словно в насмешку над ним, звуки усилились. Теперь он мог разобрать и мужской голос: глубокий, слегка надтреснутый баритон:
— Ты всегда будешь вспоминать обо мне.!. Ты не сможешь меня забыть…
Ружецкого бросило в жар. Он почувствовал, как кровь горячим потоком разливается по всему телу, кипятит мозги и заставляет бугриться мускулы. Он снова навалился на дверь.
На этот раз она поддалась: с победным хлопком, напоминающим выстрел из бутылки шампанского. Ружецкий просунул ногу в образовавшийся проем, чтобы дверь уже нельзя было закрыть. Отбросил ставший ненужным ломик и взял ружье. Взвел оба курка: в комнате ему могли помешать это сделать.
Прикладом он оттолкнул дверь и стал на пороге.
— А вот и я! — Он хотел сказать что-нибудь значительное, страшное, предстать перед неверной супругой и ее любовником грозным ангелом мщения, но вместо этого, независимо от его воли, с языка вдруг сорвалось что-то несуразное: — Свежие мозги… очень хорошо смотрятся на обоях!
Ирина лежала на кровати. С нее ничего не было снято. Но в то же время и одетой ее назвать было нельзя. Высоко задранная юбка скаталась в черный валик где-то высоко над бедрами, колготки и белье были порваны в клочья, блузка расстегнута, волосы торчали во все стороны, как дворницкая метла. Услышав слова Ружецкого, она с трудом подняла тяжелые веки, словно высвобождаясь из цепких объятий ночного кошмара. Валерия поразили ее глаза: пустые и бессмысленные, как у куклы. И еще… Она словно постарела за те два-три часа, что он ее не видел. Очень сильно постарела.
Ее любовник резво откатился в сторону и спрятался за спиной Ирины. Валерий плохо видел его, глумливая физиономия торчала из-за правого плеча жены.
Это лицо было ему знакомо и в то же время незнакомо… С уверенностью можно было утверждать лишь одно: он не был жителем Горной Долины. И все же Ружецкий его где-то видел. Это точно: где-то он его видел.
— Подъем! Подъем, я сказал! — Ружецкий наставил на них ружье.
Ирина поднялась медленно, как сомнамбула. Движения ее были короткими и резкими, как…
«Как у марионетки, — подумал Ружецкий. — Да, словно у куклы, повинующейся чужой воле».
— Не смей, — сказала ему Ирина.
Ее… любовник. Он стоял за ее спиной и скалил в широкой улыбке белые зубы. Он хихикал, противно и гнусно. Казалось, его очень веселило происходящее.
Теперь Ружецкий смог разглядеть его получше. Невысокий, он едва доходил Ирине до плеча. Тем не менее он был очень красиво и пропорционально сложен. Широкие плечи и мощные бицепсы. Каштановые волосы зачесаны назад, обаятельная улыбка…
Несмотря на всю мерзость и нелепость ситуации, Ружецкий счел его улыбку обаятельной. И от этого ему стало еще противнее.
— Отойди в сторону, шлюха! Дойдет очередь и до тебя. — Ружецкий качнул ружьем. Но Ирина не слышала его. Она медленно, словно скользила по натянутой проволоке и боялась потерять равновесие, сделала шаг вперед. Потом еще один.
— Убирайся, я тебе сказал! Я не шучу.
Ружецкий посмотрел в ее глаза. Там по-прежнему была пустота. Ирина не слышала его. Или не понимала. Иди-то и другое одновременно.
Она медленно подняла руку. Между нею и смертоносным обрезом стволов оставалось три коротких шага. Всего три.
Тот… Он стоял за ее спиной, сложив руки на груди. В его зеленых — полностью зеленых, без белков — глазах светилось любопытство. Ни тени страха. Только любопытство.
Ирина загораживала его собой, мешая Ружецкому прицелиться.
— Отойди, сука! Я не буду в тебя стрелять. Ради сына… — Ружецкий хотел, чтобы она убралась подальше из комнаты и не видела того, что должно было случиться дальше. Потом, конечно, она получит сполна. Но сейчас он должен разобраться с этим… Кем бы он ни был!
Свежие мозги… хорошо смотрятся на обоях.
Тот, широкоплечий, при слове «сын» тихо засмеялся. Он поднял правую руку и пошевелил в воздухе двумя пальцами: указательным и средним. Затем подул на них: любовно и нежно. И снова пошевелил.
Ирина сделала еще один шаг вперед.
— Не смей! Петя… От Бога была дана мне радость, его, милосердного, я благодарю и славлю…
Ружецкий отказывался верить своим ушам.
Она спятила? Или притворяется? Что за бред она несет?
Его накрыла новая, еще более сильная волна злости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
