Слуга, все время шедший с почтительно наклоненной головою, поднял глаза на Михаила Ивановича, еще и еще раз поглядел на него внимательно, даже как бы с замешательством, но потом вдруг проговорил: «Пожалуйте!» — и отпер тяжелые, высокие двери.
Прыгунов и Михаил Иванович очутились в обширной комнате, выходившей окнами в сад, с мягкой бархатной мебелью, широкими низенькими диванами и стенами, почти до потолка увешанными портретами.
У Михаила Ивановича глаза разбежались, но он еще не успел сосредоточить своего внимания на каком-нибудь портрете, как в комнату вошел хозяин.
Михаил Иванович почему-то представлял его себе человеком непременно очень высокого роста, осанистым и важным, а потому не без изумления взглянул на этого маленького, красивого старика с серебряною бородою, с такими ясными глазами и доброй улыбкой.
— Позвольте вам представить… — начал было церемонным тоном Кондрат Кузьмич, но почему-то осекся. Он взглянул на Бориса Сергеевича — и слова замерли у него на губах.
Произошло что-то мгновенное и непостижимое.
Хозяин шел навстречу гостю и уже любезно протягивал ему руку, очевидно, приготовляясь сказать что-то, но вдруг протянутая рука опустилась, и Борис Сергеевич отступил, глядя на Бородина как на что-то сверхъестественное, как на привидение. Потом взгляд его перешел куда-то в сторону. Михаил Иванович, не успевший еще даже и удивиться — так все это было мгновенно, невольно последовал глазами за этим взглядом — и невольное восклицание изумления и почти ужаса вырвалось из груди его.
Прямо перед ним, на стене, освещенной солнцем и увешанной портретами, выступал большой портрет в широкой золотой раме. На этот портрет, растерянно глядел Борис Сергеевич, на этот портрет взглянул и Бородин — и узнал самого себя.
Сходство было поразительно: те же черты лица, те же волосы, те же полузакрытые глаза… Сходство было до того поразительно, что Михаил Иванович даже не заметил гвардейского мундира первых годов царствования императора Николая.
Он видел только будто свое отражение в зеркале и, мгновенно забыв, где он и с кем, чувствуя только необычайное волнение, непонятный страх, он замирающим голосом произнес:
— Кто это? Чей это портрет?
Но никто не отвечал ему.
XI. ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО РАЗГАДКИ
Несколько минут продолжалось тягостное молчание. Действующие лица этой неожиданной сцены не отдавали себе отчета в проходящих минутах, погруженные в свои быстро менявшиеся ощущения.
Борис Сергеевич, после первого неожиданного потрясения, произведенного замечательным сходством Бородина с покойным Владимиром Горбатовым, убедился, что перед ним не кто иной, как разыскиваемый им племянник, что это и есть та самая «абракадабра», которую так долго искал Прыгунов и которую, наконец, нашел.
«Но как же мог он так… не предупредив… Это невыносимо… это глупо с его стороны!.. Что делать?..»
Он сердито взглянул на Прыгунова, и в то же время этот взгляд требовал помощи…
Но старый делец был растерян и смущен не менее его и представлял из себя жалкую фигуру. Он машинально вынул свою табакерку, но не раскрывал ее и только похлопывал по ней пальцами.
Еще за несколько минут перед тем он внутренне торжествовал. Он был у цели. Природное, развитое практикой чутье указало ему путь и привело именно к тому месту, где должно было заключаться открытие смущавшей его тайны. Он долго ходил кругом да около и убежденный в том, что чутье его не обманывает, действовал со свойственной ему настойчивостью. Капитолина Ивановна оказалась запертою им в магическом кругу, из которого ей нельзя было выбраться. Вся ее прошлая жизнь, все ее отношения и особенности этих отношений стали известны Прыгунову.
Наконец он сказал себе решительно:
«Михаил Иванович Бородин и есть тот самый младенец Петр, коего мы ищем!.. Подменили! Только к чему такое несообразное и противозаконное деяние?»
Однако он не стал на этом останавливаться и разбирать, решив, что впоследствии все и так будет видно. Он пожелал устроить маленький «фортель», по его выражению: свести Бородина с Горбатовым, ничего заранее не объясняя. Молодой человек, наверное, понравится. А потом: «Как, мол, он показался вам, Борис Сергеевич?» и «Вот, мол, кто это!..» «Прыгунов за дело зря не берется… до конца доводит!..»
«Вот и довел! Нечего сказать — умно! В таких дураках еще не бывал ни разу в жизни… И как было не заглянуть в эту „портретную“, как было не подумать о возможности сходства, когда и по собственным и по чужим наблюдениям знаю, что дети любви весьма в частых случаях бывают поразительно схожи со своими отцами… Бр! Скверно!..»
И он все щелкал пальцами по табакерке и даже не смел глядеть на портрет, а глядел куда-то в угол.
Между тем Борис Сергеевич наконец овладел собою. Он крепко сжал руку Бородина, усадил его, сказал, хоть и не твердым голосом, несколько любезных фраз и попросил извинения за свое замешательство, вызванное поразившим его сходством.
Но Михаил Иванович все же не мог успокоиться! Ему было неловко, как еще никогда в жизни. Его сердце отчего-то болезненно ныло, казалось, будто дышать нечем, хотелось на свежий воздух из этой одуряющей, какой-то заколдованной атмосферы. А глаза так и тянуло к портрету.
— Чей же, чей это портрет? — опять спросил он.
— Моего покойного брата, — отвечал хозяин, — я видел его в последний раз давно, перед моей ссылкой… Он был тогда приблизительно ваших лет… поэтому я так и поражен…
— Я поражен не менее вашего, — прошептал Михаил Иванович, снова впиваясь глазами в портрет, — ведь насколько я тебя знаю — это… это я.
Он даже вздрогнул, потом постарался улыбнуться.
— Извините меня, Борис Сергеевич, мне просто страшно… Знаете, как человеку, который видит своего двойника…
В это время в соседней комнате послышались шаги, и на пороге показалась фигура того самого почтенного слуги, который провожал гостей в портретную.
— Что там такое? — недовольным тоном спросил хозяин.
— Да вот, сударь, — объяснил слуга, — вас спрашивают.
— Кто спрашивает? Я не могу принять, а занят.
— Барыня, старушка, госпожа Миронова, они говорят: нужно вас видеть по важному делу… Говорят, что вам известно…
Имя Мироновой поразило всех как громом, а главное Михаила Ивановича.
«Как? Она!.. Она здесь? Господи, да что же это такое?..»
И ему, как он только что объяснил, стало просто страшно.
Борис Сергеевич тревожно задумался. У него мелькало в голове:
«Что же делать? Нечего! Это судьба!»
— Хорошо, я иду! — сказал он. — Извините!
Он направился к двери.
Но не успел он сделать несколько шагов, как вся багровая, в своей удивительной, похожей на будку шляпе, твердым и решительным шагом в кабинет уже входила Капитолина Ивановна.
Она все знала. Она только на минуту не застала, явившись к Бородиным, Михаила Ивановича и Прыгунова. Ей сказали, что Прыгунов увез Мишеньку к Горбатову. Услышав это, она не говоря ни слова, вышла из дома, села на извозчика и велела везти себя на Басманную.
Капитолина Ивановна торопила извозчика.
— Эй ты, Ванька, мчись во весь дух! Дуй свою клячу! — крикнула она так властно, что извозчик тотчас же стал хлестать лошаденку, которая пустилась вскачь по взрытой, плохо мощеной улице.
Капитолина Ивановна то и дело подскакивала, как резиновый мяч, сидя боком на так называемой «гитаре» — экипаже-инструменте, теперь уже забытом, но тогда бывшем единственным способом передвижения московских обывателей, не державших своих экипажей и лошадей. Только она не обращала на это никакого внимания — ей все казалось, что негодный Ванька нарочно везет ее тихо, а потому она самым усердным образом долбила его в спину ручкой своего зонтика.
— Да пошел же ты скорее!.. Пошел, шельма, пошел!.. — повторяла она.
Ванька молча делал свое дело, то есть погонял и нукал лошаденку, и только по временам передергивал плечами, когда его спине уж чересчур доставалось от зонтика сердитой барыни.
Терпение у него, очевидно, было большое, да и спина крепкая. Но все же на полпути он не выдержал и обернулся.
— Полегче бы, барыня! — добродушно сказал он. — Ведь спина-то у меня своя, не чужая, дырку в ней продолбишь — продолбишь!.. Этак-то долбить не показано!
Капитолина Ивановна рассердилась.
— Скажите, пожалуйста, вот нежности! — крикнула она. — Пошел, езоп!.. Пошел скорее!..
И в своем волнении непричастная к чувству жалости, она продолжала ему тыкать в спину зонтиком. Добродушный Ванька покорился горькой участи и ожесточенно стал погонять лошадь…
Подъехав к дому Горбатова, Капитолина Ивановна кубарем скатилась с «гитары», сунула Ваньке двугривенный и, несмотря на свой несколько странный вид и будкообразную шляпу, произвела на отворившего ей швейцара такое подавляющее впечатление, что он немедленно впустил ее, а старый слуга пошел о ней докладывать. Но она этим не ограничилась. Она храбро последовала за стариком и, таким образом, очутилась в портретной. Она остановилась и тотчас же заметила всеобщее смущение. Потом быстрый взгляд ее зорких глаз упал на освещенный солнцем портрет.
