— Я не врач.
Кристина молча кивает и потягивает коктейль.
Я делаю большой глоток виски и смотрю ей в глаза. Они черные, как глубокий бархат ночного неба, и я вижу в их глубине серебряные искры далеких звезд. Внезапно я чувствую, что мы остались наедине: грохот музыки словно отделяет нас от остального мира незримыми стенами, и я начинаю говорить. Мне хочется рассказать ей все: про Марину, про виски и одиночество, про несчастную девушку, погибшую по моей вине, даже про серую тень, которую я безуспешно преследовал. Слова путаются, и речь мою вряд ли можно назвать связной, но Кристина смотрит и слушает так внимательно, что уже не важно, как и о чем я говорю. Важно, насколько близко к моей руке на стойке бара лежит ее изящная рука, а я смотрю ей в глаза, и в этот момент мне кажется, что ничего и никого прекраснее я в жизни не видел. Может быть, причина этому скотч, а может быть, это что-то большее. И сейчас я хочу думать именно так.
Сверху нависает чья-то громоздкая тень, как будто слон нахрапом лезет в закрытую лавку чудес. Шум музыки снова врывается между нами и глушит слова. Я поднимаю глаза и вижу, что кто-то из местных искателей приключений все-таки решился подойти к Кристине: здоровенный тип в туго натянутой на животе розовой рубашке, сто двадцать кило грузной самоуверенности, подкрепленной алкоголем, внушительными габаритами, статусом коммерческого директора в какой-нибудь торговой конторе и выплаченным кредитом за «Infinity». Он смотрит на меня сверху вниз и покровительственно подмигивает поросячьим глазом, явно намереваясь продемонстрировать мастер-класс обольщения.
— Привет, — говорит он Кристине, изображая улыбку. — Классные у тебя тату!
Кристина молчит и смотрит прямо перед собой с непроницаемым выражением лица.
— Чё пьешь? — осведомляется он, и меня передергивает. — Давай угощу!
— Спасибо, не нужно, — холодно бросает Кристина, по-прежнему не глядя в его сторону. — Я замужем.
Похоже, семейное положение Кристины имеет свойство меняться в зависимости от ситуации.
— Ну и что, я тоже женат! — бодро отвечает детина. Наверное, был отличником на корпоративном тренинге по работе с возражениями.
Я ловлю его взгляд. Он осекается, и несколько секунд мы смотрим друг на друга. Потом он мотает головой, что-то недовольно бурчит и удаляется, проходя сквозь толпу, как боевой бегемот.
Сердце зло и тяжело колотится, справляясь с темным потоком бушующей крови. Кристина слегка улыбается и покачивает головой:
— Как жаль, похоже, я упустила завидного кавалера.
Некоторое время мы молчим. Нить прерванного разговора тает, ускользая вместе с разрушенным ощущением волшебства.
— Сейчас вернусь, — говорю я, встаю и поднимаюсь по ступенькам в узкий коридор.
Крошечная тесная уборная чудом оказывается свободной. На стенах шелушится сплошная чешуя фотографий: летопись прошедших вечеринок. Я закрываю расшатанную дверь, включаю воду и некоторое время стою, склонившись над раковиной и пытаясь привести в порядок ураганный хаос мыслей, чувств и эмоций, пропитанных алкоголем. Потом набираю полные ладони холодной воды и выплескиваю себе в лицо — раз, другой, третий, пока не чувствую, что могу уже более или менее адекватно воспринимать окружающую реальность. Вода капает с волос, стекает с лица на рубашку. Я кое-как вытираюсь бумажными полотенцами и иду обратно.
Первое, что я вижу, — это необъятных размеров спина, затянутая в розовую ткань. Не теряя времени даром в мое отсутствие, грузный корпоративный верзила вернулся и о чем-то увлеченно вещает Кристине: видимо, излагает свои оригинальные взгляды на институт брака. Кристина видит меня и чуть приподнимает бровь, указывая взглядом на своего собеседника.
— Здесь занято, — говорю я.
Здоровенный тип не удостаивает меня даже взглядом и продолжает что-то говорить Кристине на ухо. Та слегка морщится.
Я делаю глубокий вдох и подхожу к нему. Он тут же разворачивается мне навстречу, выставляя вперед здоровенное тугое брюхо: в нем на десять сантиметров больше роста, килограммов на сорок пять больше веса, и он это прекрасно понимает. Я шагаю вперед, аккуратно беру его за запястье и делаю легкое движение: снизу вверх и чуть вперед. В одно мгновение сто двадцать с лишним килограммов живой массы поднимаются на цыпочки с легкостью, которой позавидовала бы и балерина. Верзила балансирует на кончиках носков, судорожно вытягивается вверх, словно пытаясь оторваться от земли, и широко и беззвучно разевает рот, растягивая мгновенно побледневшую толстую физиономию так, что она напоминает греческую трагическую маску. Этот захват называется «ветка ивы», и я знаю, что он сейчас чувствует, как будто все кости его правой руки выгнулись, напряглись, словно древко натянутого лука, и готовы лопнуть одновременно в трех местах. Собственно, так оно и есть.
— Идем. — Я легко подталкиваю его вперед.
Он идет гарцующим шагом, с удивительной грацией неся на носках свою огромную тушу и вытягивая вверх голову так, что даже становится заметна шея. Мы проходим сквозь толпу к входной двери. Я на секунду останавливаюсь.
— Одежда.
Хватая воздух судорожно раскрытым ртом, он лихорадочно шарит свободной рукой на вешалке, потом выдергивает из мягкой мешанины пальто темную куртку. Уже на пороге я на прощание чуть сильнее надавливаю вверх, перед тем как отпустить его руку, и он вываливается из бара громадным орущим чудищем, спотыкаясь на ступеньках и заставляя броситься врассыпную всех, кто пытался войти.
Моя ладонь горячая и осклизлая от его пота. Я брезгливо вытираю руку о пиджак и начинаю пробираться обратно, то прямо, то боком стараясь протиснуться сквозь плотную массу тел.
Когда я дохожу до стойки, Кристины там уже нет. Я быстро окидываю стойку взглядом, потом проталкиваюсь к узкому коридору, ведущему к черному ходу, — ее нигде не видно. Рывками продираясь сквозь толпу, я возвращаюсь к дверям — но ее нет ни здесь, ни на улице, и я вижу, что «Continental» тоже исчез, как будто его никогда здесь и не было, и там, где стоял массивный автомобиль, поблескивающий темным металлом, только капли дождя разлетаются брызгами по пустому мокрому асфальту. Охранник Гера ловит мой растерянный взгляд, ухмыляется и разводит руками. Инопланетная принцесса исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Я снова прохожу в свой угол. Фотографию Марины кто-то уже убрал с полки, и теперь она улыбается мне с обратной стороны стойки бара, пристроившись между пепельниц и пустых стаканов, и улыбка ее кажется мне сочувствующей и понимающей. Я киваю ей в ответ, беру бутылку и наливаю себе бокал до краев…
Четыре часа утра. Бар похож на упрямого боксера в двенадцатом раунде, который, едва стоя на ногах, тяжелыми шагами упрямо идет вперед, покачиваясь и размахивая руками. Музыка не грохочет, а разухабисто ухает диковатыми аккордами. На обеих барных стойках гроздьями висят пьяные девицы, разбавленные редкими и еще более пьяными мужскими особями, и я вынужден постоянно поднимать свой стакан, чтобы в него не угодил чей-нибудь пошатывающийся каблук. Вопли ведущего Пауля напоминают уже не боевой клич, а крики стервятника, кружащего над едва стоящей на ногах толпой на танцполе, а диджейские миксы уступили место ностальгическому алко-диско восьмидесятых. Справа от меня кто-то тощий, бледный и волосатый во всех смыслах этого слова в одном нижнем белье вскарабкался на шаткий стол, извивается в танце, и ему с хохотом засовывают деньги за резинку трусов. Слева на дальней стойке под многоголосый рев и улюлюканье толпы какой-то здоровенный лысый мужик раздевается почти догола и по очереди кидает через весь зал предметы своего гардероба, которые с переменным успехом пытается ловить Пауль. Брюки поймать не удается, и они падают на головы и в стаканы, вызывая всеобщий восторг.
Мир вокруг меня колышется в тошнотворном мареве, которое все больше наливается густой темнотой. Та самая тягучая, холодная тоска, которая сидит во мне уже третий день, выбралась теперь наружу, сжимается вокруг и с прежним садистским удовольствием продолжает показывать мне дождь, мертвую девушку, серую тень, а еще Марину, лежащую на грязном асфальте.
— Чё, не дала?
Я поворачиваю голову на прозвучавший рядом голос. Мой новый знакомый в розовой рубашке, оказывается, вернулся и теперь сидит за стойкой в двух шагах и сверлит меня недобрым взглядом маленьких кабаньих глазок. Физиономия его раскраснелась еще больше, живот воинственно нависает над ремнем, воротник рубашки расстегнут до середины белой пухлой груди. Он сидит вполоборота ко мне, положив локоть на стойку, и сжимает в огромном кулаке стакан с виски.
Я отворачиваюсь.
— Не дала, спрашиваю?
Он вытягивает ногу и с силой пинает стул, на котором я сижу. Похоже, опыт с «веткой ивы» ничему его не научил, и теперь оскорбленное самолюбие вместе с плещущимся в крови алкоголем рождают в нем тяжелую животную агрессию.
