— Да, вместе с фельдмаршалом они собираются куда-то уходить. Этого я не знаю, очевидно, в Берлин. Впрочем, передаю трубку самому фельдмаршалу.
Не успела она произнести это, как Роммель буквально метнулся к телефону, выхватил трубку, проговорил: «Здесь фельдмаршал Роммель», однако ответа не последовало, и все попытки фельдмаршала как-то оживить телефонную связь ни к чему не приводили.
— Кто это был? — спросил он Люцию и, не дожидаясь, пока взволнованная женщина ответит, почти в ярости повторил: — Я спрашиваю, кто это звонил?!
— Полковник С С Брандт.
— Который из Брандтов? Адъютант Гиммлера?
— Адъютант, адъютант, — растерянно кивала небольшой, со взбитыми седеющими волосами, головкой Люция-Мария.
— Тогда почему ты сразу же не сказала, что звонил адъютант Гиммлера?! — почти взорвался он, набрасываясь на жену так, словно телефон умолк исключительно по её вине. — Почему сразу же не позвала меня?
— Вы же видели, фельдмаршал, — почему-то обратилась к нему супруга на «вы», — что я не успела сделать это. Точнее, позвала именно тогда, когда наступил соответствующий момент.
— Какой еще «соответствующий момент»?! Он уже давно наступил.
— И что конкретно он вам сказал, этот адъютант Гиммлера? — вмешался в их стычку Бургдорф.
— Как вы могли слышать, поинтересовался, находитесь ли вы и господин Майзель в нашем доме. Насколько я поняла по его тону, он был недоволен тем, что вы задерживаетесь у нас, но я объяснила…
— Ваши объяснения мы слышали, — прервал её адъютант фюрера. — Повторите слово в слово всё то, что говорил штандартенфюрер.
— Когда я сказала, что вы отправляетесь в Берлин, он спросил: «В Берлин?! В какой ещё Берлин?!», и всё, повесил трубку.
— С чего это вдруг он занервничал, этот штандартенфюрер Брандт? — подал голос доселе хранивший молчание Майзель, который всё ещё держался за спиной у Бургдорфа.
— Это не он, это Гиммлер занервничал, — объяснил ему фельдмаршал. — Знать бы, с чем это связано.
— Очевидно, с тем, что он только что беседовал с фюрером, — произнёс Бургдорф, внимательно изучая носки своих сапог. — И потребовал доложить, как у нас дела. Вот только дела у нас пока что никак, разве что Гиммлер сумеет обнадёжить фюрера.
— Значит, вы прибыли сюда по приказу Гиммлера? — спросил Роммель.
— Мы уже всё объяснили вам, господин фельдмаршал, — неожиданно жестко отреагировал Бургдорф. — Остались кое-какие детали, которые мы обсудим на свежем воздухе или в машине.
— Что-то здесь не то, Эрвин, — резко покачала головой Люция. — Эти господа что-то скрывают от тебя. Они что-то задумали. Немедленно позвони Гиммлеру или самому фюреру.
— Вот этого я бы вам, господин фельдмаршал, делать не советовал, — ступил Бургдорф в промежуток гостиной между Роммелем и телефонным аппаратом. — Искренне не советовал бы, из самых дружеских побуждений. Пусть всё идет тем чередом, который мы уже определили.
— Тем более, тебе нужно позвонить, Эрвин, слабеющим голосом настаивала Люция.
— Это не вам решать, фрау Роммель! — прикрикнул на неё Майзель. — Не вам. Предоставьте решать фельдмаршалу и нам, что делать, кому звонить и как вести себя. Так будет лучше для всех, особенно для вас и вашего сына.
Люция аристократически вскинула подбородок и уже готова была поставить наглеца на место, но, взглянув на мужа, вдруг встретилась с его совершенно потускневшим взглядом. Это уже был не тот властный полководец, каким она привыкла видеть его в кругу генералов и старших офицеров. Вместо того, чтобы отчитать Майзеля как младшего по чину, а возможно, и выставить его из дома, фельдмаршал едва слышно проговорил:
— Выйдите, Бургдорф, нам хоть немного нужно побыть наедине.
— Только не тяните, Эрвин, — сухо и жестко предупредил его генерал. — Мы и так затянули всё это до крайнего неприличия. Того и гляди, у фюрера лопнет терпение.
— И что тогда? — с вызовом поинтересовался Роммель, словно бы вспомнив, кто он таков в иерархии рейха.
— Не советую идти тропой тех, кто подводил итоги своих бренных дней в подземельях Главного управления имперской безопасности на Принц-Альбрехтштрассе да на крючьях тюрьмы Плетцензее,[23] — угрожающе проговорил Бургдорф, буквально выталкивая перед собой за дверь Майзеля. — Тех, чьи семьи превратились теперь в семьи предателей рейха со всеми вытекающими из этого последствиями. Не советую! Если в своих африканских песках вы разучились понимать ситуацию с полуслова, приходится говорить вот так, открытым текстом. Уж извините, фрау Роммель.
25
…Но в то утро княгиня вновь решилась спуститься в бассейн. Вот уже несколько дней над Генуэзским заливом метались шторма, время от времени сопровождавшиеся холодными ливневыми дождями — порой настолько холодными, что, казалось, где-то там, на Корсике и Сардинии, выпали снега, — и Сардони не выдержала. Приказала Матье, исполнявшему, кроме всего прочего, еще и обязанности истопника, оживить специальный обогреватель и позволить ей понежиться.
На вилле были две небольшие комнаты, доступ в которые всем ее обитателям, кроме шведки Кристины, занимавшейся уборкой, был строго-настрого запрещен. Однако включить в этот перечень бассейн Мария-Виктория почему-то забыла. Теперь она уже не помнит, какая именно надобность привела туда Нантино, как не помнит этого, очевидно, и он сам. Важно, что Сардони обнаружила его появление лишь тогда, когда еще один ее ненадежный «тело хранитель» оказался у борта бассейна и, похоже, не сразу заметил, что хозяйка виллы возлежит там на спине, закрыв глаза и раскинув руки, совершенно обнаженная.
— Извините, княгиня, но мне…
— Вам следовало бы тотчас же утопиться со стыда, мой «телохранитель», — съязвила княгиня, довольно быстро придя в себя от первой волны смущения. Но не поднялась с топчана, не потянулась за одеждой. — Вы не подумали о том, что мало ли чем может заниматься в теплом бассейне женщина, почти два месяца не знавшая мужчины?
— Ну что вы, княгиня!
— Вы, конечно, убеждены, что подобными вещами ваша княгиня в одиночестве заниматься не способна, — так и не позволила она ему высказать то, с чем Нантино собственно явился к ней.
— Нет, конечно. То есть да…
— И долго вы еще намерены рассматривать меня?
— Извините, ухожу. Всего лишь хотел сообщить, что в окрестностях виллы неспокойно.
— Вы так думаете? — Мария-Виктория продолжала лежать. Единственное, что она сделала при этом, — согнула правую, со стороны мужчины, ногу в коленке, прикрывая то самое интимное, что могло повергнуть Нантино в сексуальный трепет.
— Это очевидно, княгиня. В предгорьях постреливают. Там идут стычки.
— Кого с кем?
— С уверенностью сказать трудно. То ли муссолинисты поссорились с партизанами, то ли сами партизаны делят сферы влияния.
— Словом, никакой ясности. Тогда что же вы намеревались сообщить мне?
— Что в окрестностях виллы неспокойно, — в голосе охранника послышалось неприкрытое раздражение. Он стоял к ней спиной, чтобы тело не попадало в поле его зрения.
— Я догадывалась об этом задолго до вашего визита.
— Поэтому не мешало бы усилить охрану виллы.
— Так усильте.
— Усилить её можно, только связавшись с ближайшим постом корсиканцев, а то и со штабом батальона.
— Так свяжитесь.
— Это лучше было бы сделать вам.
— Вы же знаете, что к подобным звонкам я могу прибегать лишь в самых крайних случаях. А там, в предгорьях, корсиканцы развеивают мелкие группы партизан. Так что они уже выполняют свою миссию.
— Не уверен. По-моему, перестрелку затеяли не корсиканцы, а кто-то другой.
— Сути опасности это не меняет. Важно, что непосредственной угрозы вилле нет. И не думаю, чтобы партизаны решились осаждать ее. До сих пор они на это не решались.
— Вы полагаетесь на негласную договоренность представителей папы римского с представителями местных партизан, пообещавшими не причинять «Орнезии» вреда и вообще держаться от нее подальше?
— Так вы знаете об этой договоренности? — приподняла голову княгиня.
— Но не распространяюсь о ней.
— Благоразумно.
— Как благоразумно было бы не слишком доверять заверениям партизан.
— Даже данным под угрозой отлучения от церкви?
Нантино грустно улыбнулся. Он знал, что партизаны, действовавшие в окрестных горах, придерживались прокоммунистической ориентации, а потому угроза отлучения от церкви действовала на них, как на католика — запреты Будды.
— Впрочем, выстрелы и в самом деле затихли. Так что на сей раз, возможно, все обойдется. Еще раз прошу извинить мое вторжение, княгиня.
Марии-Виктории следовало бы промолчать и дать мужчине возможность покаянно покинуть ее. Но она этого не сделала.
