Авраам Норов, летописец войны 1812 года, а во время нее – семнадцатилетний артиллерийский юнкер, вспоминал другой эпизод Бородинской битвы: «Упал к моим ногам один из егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобовая кость, и он в конвульсиях хватался за головной мозг. «Не прикажете ли приколоть?» – сказал мне стоявший возле меня бомбардир». Норов приказал оттащить солдата в кустарник – приказать добить, видимо, по молодости не хватило духу. (Через некоторое время самому Норову ядром оторвало ступню).
Кроме ранений, были еще и контузии. Барон де Марбо описывает, как в битве при Эйлау ядро оторвало задний угол его шляпы (одетой, как у всякого адъютанта «в поле» – носом вперед): «Удар был тем более ужасным, что моя шляпа держалась на крепком кожаном подбородочном ремне. Я был совершенно оглушен. (…) Кровь текла у меня из носа, из ушей и даже из глаз».
Надо помнить, что поле боя тогда было заполнено не только людьми, но и лошадьми, которые от страха и запаха крови совершенно зверели. Когда все в той же битве под Эйлау русский пехотинец пытался штыком заколоть Марбо, спасла барона его лошадь Лизетта, которая «бросилась на русского и, вцепившись зубами ему в лицо, одним махом вырвала у него нос, губы, веки, содрала всю кожу с лица, так что он превратился в живой череп, весь красный от крови…».
Ранения холодным оружием – саблями, палашами, пиками – часто не причиняли раненому особого вреда: видимо, нелегко было колоть или рубить движущуюся «мишень» да еще самому находясь на лошади. Петербургский ополченец Рафаил Зотов в своих воспоминаниях описал, как в бою под Полоцком 6 октября 1812 года его пытались зарубить несколько французских латников: «С первых двух ударов палашами по голове я однако не упал, а невинной своей шпагой оборонялся и помню, что одного ранил по ляжке, а другого ткнул острием в бок; не знаю, кто из них наградил меня за это пистолетным выстрелом, потом другим, но один вскользь попал мне в шею, а другой – в ногу. Тут я упал, и тогда-то удары и ругательства посыпались на меня как дождь. На мне был сюртук, мундир и фуфайка, а сверх всего еще ранец. Все это было изрублено как в шинкованную капусту, и изо всех ударов только два еще по голове были сильны, один в руку самый незначащий, и один с лошади ткнул меня в спину острием палаша. Все прочие удары даже не пробили моей одежды». Когда же Зотова осмотрел лекарь, выяснилось, что опасным для жизни и вовсе был только один удар по голове.
Казалось бы, очень велико должно быть количество раненых штыком – ведь считается, что часто (а уж в 1812 году почти всегда) судьба схватки решалась штыковым ударом. Однако это, видимо, некоторое романтическое преувеличение. Пойти в штыки, пойти на штыки, ударить в штыки – эта формула встречается в мемуарах 1812 года нередко, однако как часто штыковая атака приводила к рукопашному бою? Тот же Зотов так описывает штыковую атаку ополчения на баварскую пехоту под Полоцком: «Неприятельский фронт не устоял, дрогнул и, не дождавшись нас, пустился со всех ног отступать».
Одна из причин, заставлявших офицеров командовать отход, была необходимость для сохранения управляемости войсками держать линию, строй, который в рукопашном бою неминуемо распадался. Зотов описывает, как спустя около часа после своей атаки ополченцы приняли бой с пошедшим в штыки неприятелем и из-за расстройства линии это едва не обернулось большими неприятностями: «человек 20 баварцев вдруг прорвались сквозь наш фронт. Офицерская шпага была вовсе не равным оружием противу их штыков».
Впрочем оставались живы и после штыков: известно, что генерал Бонами, взятый на батарее Раевского, был весь исколот штыками («я его видел; лицо его было так изрублено и окровавлено, что нельзя было различить ни одной черты», – писал Николай Муравьев, в 1812 году служивший квартирмейстером). Анджей Неголевский, один из тех улан, которые на глазах Наполеона штурмовали неприступную позицию испанцев под Сомосьеррой, упав с убитой лошади, получил 11 ран штыками прежде чем к нему подоспели свои, и тоже остался жив.
Даже после более серьезных ранений при минимуме средств и возможностей были случаи удивительного спасения. В битве под Фридландом полковнику Санкт-Петербургского драгунского полка Михаилу Балку картечью снесло часть черепа. Полковник по общему мнению был явно не жилец, но врачи заменили разбитые кости серебряной пластинкой, и Балк однажды вернулся в полк! Потрясенные солдаты решили, что у полковника весь череп из серебра и пули ему теперь не страшны. Серебряная пластина отчасти спасла Балка в 1812 году, когда в бою у местечка Громы французская пуля попала ему в голову. Но даже после этого Балк снова вернулся в строй (!), участвовал в Заграничном походе и умер в 1818 году в возрасте 54 лет, что для его биографии совсем не плохо.
Особая история – с ранениями Михаила Кутузова. 24 июля 1774 года в бою с турками под Алуштой пуля, ударив его с правой стороны между глазом и виском, «вышла напролет в том же месте на другой стороне лица». Удивительным образом Кутузов после этого не только не умер, но и глаз его продолжал видеть. 18 августа 1787 года Кутузов в бою с пошедшими на вылазку из Очакова турками снова был ранен в голову в то же место. В книге Николая Троицкого «Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты» приводятся слова принца де Линя о Кутузове: «Этот генерал вчера опять получил рану в голову, и если не нынче, то, верно, завтра умрет». Но Кутузов опять выжил и даже оправился от второй раны быстрее – вместо года за шесть месяцев. Известны слова главного хирурга русской армии Массо: «Должно полагать, что судьба назначает Кутузова к чему-нибудь великому, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам медицинской науки».
Офицеров и генералов без рук или без глаз тогда было немало во всех армиях (адмирал Горацио Нельсон и вовсе не имел ни руки, ни глаза). Австрийский граф Нейперг, покоривший покинутую Наполеоном Марию-Луизу, так же потерял глаз в одном из боев.
Но вот безногие офицеры в эпоху, когда все передвижения осуществлялись верхом на лошади, были большой редкостью. У французов это Луи Мари Жозеф Максимильен Каффарелли ду Фалга. Ногу он потерял на войне в Европе (в некоторых книжках пишут, будто в боях с армией Суворова, однако в надиктованной самим Наполеоном книге «Египетский поход», сказано, что в Самбро-Мааской армии). В Египетский поход Каффарелли отправился уже на деревянном протезе, за что солдаты звали его «Генерал Деревянная нога». Когда в начале похода солдаты пришли в уныние от жары, жажды, постоянных боев, Каффарелли, желая приободрить их, говорил «о красотах страны, о великих последствиях этого завоевания». Один из солдат сказал ему на это: «Вам хорошо – у вас одна нога во Франции!», и эти слова «передававшиеся с бивака на бивак, заставили смеяться все лагеря». Он мог бы получить и прозвище «Генерал Деревянная рука» – при осаде Акры пуля раздробила ему локоть и пришлось отнять руку. Но началась гангрена и 18 апреля 1799 года Кафарелли умер (через много лет среди безымянных французских могил на окраине Акры недалеко от Бохайских садов останки генерала опознают именно по отсутствию руки и ноги). В надиктованной Наполеоном книге «Египетский поход» о Каффарелли сказано: «умирая, он просил, чтобы ему прочитали предисловие Вольтера к Духу Законов, что показалось весьма странным главнокомандующему».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
