Чтобы отвлечься от мыслей о хвостах, Миша начала просматривать тетрадь, в которую несколько месяцев записывала особенно понравившиеся русские слова и выражения. Прошлой ночью в тетрадь были внесены дополнительные сведения, касающиеся следственной практики: Мише предстояло общаться с коллегами, а для этого нужно быть на высоте.
Будущие коллеги встречали ее в зале прилета, и, увидев одного из них, Миша несказанно удивилась: каким образом Томас мог оказаться здесь, в Петербурге; в стране, которую он до смерти боится? И зачем ему табличка с ее именем? Но, при ближайшем рассмотрении, встречающий оказался лишь похожим на Томаса – такой же высокий, мощный и светловолосый. А еще он походил на викинга, хотя – в случае с русскими – его уместнее было назвать варваром. Варвар представился капитаном Литовченко и вскорости исчез, препоручив Мишу своему спутнику по имени Борис.
Борис показался ей человеком мягким и застенчивым, – из тех, кто в их управлении отвечает за преступления в сфере высоких технологий, копается с компьютерами и ограничивает общение с людьми до минимума. На учебных стрельбах они посылают пули в молоко, а в спортивный зал их и калачом не заманишь, что никак не сказывается на уровне интеллекта.
Как правило – высокого.
По пути в город Борис довольно толково изложил ей обстоятельства дела: труп Вернера Лоденбаха был обнаружен в озере, неподалеку от города, причем в воде тело пробыло около месяца. Если бы Лоденбах находился в автономном плавании, то всплыл бы гораздо раньше, но весь фокус заключался в том, что свидетели (по словам Бориса – местные мальчишки) поначалу наткнулись на машину, а уже потом из нее был извлечен труп.
Стоило новому знакомому упомянуть о том, где и как было обнаружено тело, как Миша почувствовала, что теряет контроль над собой и вот-вот расплачется. Как бы она не уходила от правды, не зарывала голову песок, обзывая Вернера Лоденбаха «неким», вероятность, что утопленник и есть ее вероломный возлюбленный, – очень велика. И разве не она сама запрограммировала эту ситуацию полтора десятилетия назад, объявив Айди утонувшим? И вот случилось то, что случилось.
Гримаса судьбы, да и только.
Айди (если это действительно Айди) мертв, поглощен водами дикого и черного русского озера. Подпитанное бреднями верного Томаса воображение Миши рисовало картины одну страшнее другой: свинцовая озерная гладь в обрамлении косматых сосен (у русских это называется тайга), полное отсутствие дорог и стаи волков, воющие на луну. Как Айди мог попасть туда? После Франкфурта, Гонконга, покера в казино и пентхауса с видом на Майн и набережные? Он был игроком, но не был авантюристом, так что привело его к этому проклятому озеру?
Айди принес ей столько страданий, сколько не приносил ни один человек, он бесконечно врал ей, а цепь его предательств тянется из юности, Миша прикована к ней навечно. Айди виноват в том, что она до сих пор не может смотреть в глаза не только Томасу и оберсту Бекенбауэру, но и собственному отражению в зеркале. Ненависть – слишком мягкое, слишком приблизительное слово для того комплекса чувств, которые она испытывает к Ящерице. Но сейчас в сердце у Миши никакой ненависти не осталось. Она подавлена. Даже если бы Айди оказался преступником – он не заслуживает такой смерти.
Никто не заслуживает.
Между тем за окнами автомобиля проносились улицы вполне европейского города. По-настоящему красивого города, разве что – немного настороженного. Но, если удачно пошутить, он обязательно улыбнется.
Жаль, что Мишино чувство юмора оставляет желать лучшего.
Чем больше она всматривалась в эти улицы, в эти дома, тем легче ей было представить здесь Айди. Он вполне мог занять место любого из героев Достоевского – с тайными пороками, преступными страстями, порочными мыслями. В неспешной, иногда надолго прерывающейся беседе с Борисом проявились контуры дела, к которому должна была подключиться полицейский комиссар Нойманн. Вернер Лоденбах приехал сюда как состоятельный бизнесмен, но цель его приезда так и осталась невыясненной. Он остановился в отеле высшей ценовой категории, хотя прожил там недолго – что-то около суток. И после этого бесследно исчез. Люди, с которыми Лоденбах мог контактировать, не установлены, – кроме девушки из эскорт-службы (именно так выразился Борис).
Эта девушка мертва.
Она выпала из окна собственной квартиры, и дознаватели классифицировали инцидент, как несчастный случай. Борис в несчастный случай не особенно верит, о чем и сообщил Мише.
А Миша не верит в смерть Айди. То есть, верит – но не особенно. Ей нужно увидеть тело, чтобы либо поверить окончательно, либо окончательно разувериться.
Позже Миша сама не могла объяснить, почему настояла на немедленном визите к судмедэксперту. Ведь ей уже было известно: тело Лоденбаха так долго пробыло в воде, что идентифицировать его по внешним признакам невозможно. И, тем не менее, визит состоялся. Через полтора часа после прилета она уже стояла рядом с тучным весельчаком, который отзывался на имя Отто Генрихович. Ничего общего с юным Отто из франкфуртской фотомастерской не было, но Миша сразу же почувствовала расположение к нему. Она вообще любила судмедэкспертов – за философичность взгляда на смерть, внутреннее спокойствие и соленый юморок, который не всегда могла оценить.
Хотя и очень старалась.
Русский, судя по всему, обладал теми же качествами, что и ее знакомые эксперты из Франкфурта. И, к тому же, оказался не менее заботливым, чем Борис.
– Зрелище не из приятных, – предупредил он.
– Могу предположить.
– Ну, тогда пошли.
У нее было время, чтобы подготовиться: двадцать минут в машине (ровно столько они с Борисом добирались до Бюро) и еще пять, которые ушли на знакомство с толстяком Отто. Да и подготовка не казалась обязательной: за десятилетнюю карьеру в полиции Миша перевидала множество трупов, иногда находящихся в самом плачевном состоянии. Обгорелые, изуродованные, полуразложившиеся, расчлененные – они были частью Мишиной работы. Частью самой неприятной, но неизбежной. Она сохраняла присутствие духа даже тогда, когда железного Томаса рвало в сторонке. И не только его. С самого детства у нее были особые отношения со смертью. Миша изучала смерть и изучала себя в процессе контакта с ней, – и не важно, что служило полигоном: похоронное бюро отца Ящерицы или пустырь на окраине Франкфурта, где найдена очередная жертва зверского убийства.
Ничто не могло выбить ее из колеи.
Так произошло и сейчас: она разглядывала то, что осталось от Айди, с каменным лицом. Она спокойно выслушивала русского судмедэксперта и таким же спокойным голосом давала свои собственные комментарии. Комментарии выдавали в Мише хорошего профессионала, и это нравилось толстяку – она это видела. Они понимали друг друга с полуслова, хотя это и были русские слова. Лишь пару раз Миша попросила уточнить кое-какие термины, и их аналоги в русском и немецком немедленно были найдены.
В самом финале толстяк Отто расчувствовался:
– С вами приятно иметь дело, Миша. Вы знаете, что у нас в России это – мужское имя?
– Теперь знаю.
– И хватка у вас мужская. Желаю успеха.
– К черту.
Кажется, она не совсем к месту употребила это выражение, и Отто засмеялся двумя своими подбородками, скрытыми за клочковатой неухоженной бородой. Он смеялся, стоя в полуметре от человеческих останков, которые ровным счетом ничего не значили для него. Другое дело – Миша. Айди-Ящерица был ее первым и единственным другом. Первым и единственным мужчиной. И он был первым и единственным предателем. Но теперь история Ящерицы закончена, и руки, которые обнимали ее, превратились в бесформенное месиво. От губ, которые прикасались к ее губам, не осталось и следа. Они больше никого не смогут целовать, но и лгать тоже не будут.
Айди мертв.
И Миша тоже чувствует себя почти мертвой; что тут поделаешь, если они оказались не только случайными любовниками (о, это было бы спасением!), но и сиамскими близнецами, сросшимися затылками, а, может – позвоночниками. А, может, у них одно сердце на двоих, и одни легкие, и теперь, когда один умер, гибель второго – вопрос времени.
Миша чувствует себя почти мертвой и улыбается.
Она слабо помнила, как попрощалась с Отто и как ушла, не дожидаясь Бориса. Весь остальной день ушел на изучение собранных по делу материалов и на ожидание смерти, которая все не наступала и не наступала.
А потом случился Кот.
В чужой русской квартире с унылой немногословной мебелью, не очень чистыми окнами и странной картиной на стене. Возможно, ее оценил бы оберст Бекенбауэр, много лет собирающий коллекцию наивной живописи, но Мише осталась к ней совершенно равнодушной. Все ее внимание было сосредоточено на доске с графически изложенной историей крушения Айди-Ящерицы: полицейские во всем мире одинаковы и такие доски никакой не эксклюзив. Во франкфуртском кабинете Миши висит нечто похожее, разве что – без рисунков, выполненных в том же стиле, что и дурацкая картина на противоположной стене. Поначалу Миша разозлилась на эти неумелые рисунки: они переводили трагедию едва ли не в фарс и откровенно насмехались над смертью. Или это – сугубо русский подход? Достойный двухметрового варвара, что встречал ее в аэропорту с табличкой в руке – капитана Литовченко. Но от сдержанного и тактичного Бориса (именно ему принадлежала квартира) Миша такой забубенности не ожидала.
