Экономка, сидевшая на стуле возле кровати, при появлении Катринки встала, кивнула в знак приветствия и вышла из комнаты. Видимо, Мирек с трудом дышал, и специальный аппарат подавал в его носоглотку кислород по трубочке.
Некоторое время Катринка молча смотрела на Мирека. Его щеки ввалились, кожа напоминала древний пергамент, обтягивавший кости.
– Мирек, – тихо позвала она.
Его щеки дрогнули, и он посмотрел на нее отсутствующим взглядом. Вдруг он улыбнулся.
– Milâcku, – сказал он. – Ты пришла. – Он говорил с трудом.
– Конечно, пришла…
– Садись, – приказал он, и Катринка села на стул, который освободила экономка. – Ты выглядишь красивой, как никогда. Ну, рассказывай. – Катринка рассказала ему, чем занимается в Праге, про отель и про квартиру, про работу в комитете, которая так увлекла ее. Она сообщила ему последние новости о Томаше, о его ребенке.
Мирек посмотрел на Катринку.
– А ты, milâcku… Ты беременна?
– Да, – тихо сказала она.
Глаза старика повлажнели.
– Мне так жаль… до сих пор…
– Все в порядке, – успокоила она его. – Мирек, я нашла его. Все в порядке. – Его пальцы сжали ее руку, губы зашевелились, но она не смогла разобрать того, что он пытался ей сказать. Потом Мирек снова закрыл глаза. Катринка тревожно оглянулась и посмотрела на Зузанку, остановившуюся в дверях.
– Ему тяжело говорить, – сказала она. – Он заснул.
Катринка еще немного посидела со спящим Миреком, держа его за руку. Наконец она собралась уходить. На освобожденный стул тихонько села экономка, а Катринка снова пошла по длинному коридору и обнаружила в гостиной на софе плачущую Зузанку. Она так и не смогла простить матери вереницу ее любовников, из-за которых та забросила своих детей. Мирека простить было проще.
– Он не был хорошим отцом, – сказала она. – Но я любила его.
– В нем всегда было столько шарма, столько жизненной силы, – вздохнула Катринка. – Его нельзя было не любить.
– Так или иначе, он всем нам причинил много горя.
– Мне можно прийти еще раз?
– Да. Пожалуйста.
От Мирека Катринка поехала к своему адвокату, где в присутствии банкира, который помог ей в финансировании, подписала окончательные документы, дающие ей право на владение отелем. Секретарь принес бутылку моравского шампанского, которую адвокат торжественно открыл.
– За Катринку ван Холлен!
– И за пражский «Амбассадор». Желаем вам успеха, – добавил банкир.
Из вежливости Катринка пригубила запрещенное ей шампанское, поблагодарила всех за помощь и откланялась. Вернувшись в «Интерконтиненталь», она почувствовала себя смертельно усталой, но заснуть ей не удалось. Воспоминания о Миреке тревожили ее. Только сейчас она поняла, как он раскаивался в том, что потерял их общего ребенка.
Сидя в кровати, она потянулась к телефону и попросила соединить ее с боннским номером Кристиана. Естественно, его не было дома; она смогла дозвониться ему только поздно вечером, уже после прощального ленча с Жан-Клодом, который улетал в Париж. Сын молча выслушал ее торопливые немецкие фразы и, когда она замолчала, спокойно сказал:
– В эту субботу и воскресенье я занят.
Катринка рассчитывала на такой исход, но все же холодность его тона поразила ее.
– Кристиан, умирает твой отец. Разве ты не понял меня?
– Прекрасно понял.
– Что может быть важнее, чем это?
– Он для меня ничего не значит.
– Но он твой отец!
– Отец? Это слово, как я понимаю, должно вызвать у меня сентиментальные слезы?
Катринка представила себе темные глаза сына, точно такого же цвета, как у Мирека, но суженные и угрюмые, его красивое лицо с волевым подбородком и полными губами.
– Я считаю, ты должен приехать, – сказала она. – У тебя не будет другого шанса. Не дай Бог, если ты потом станешь раскаиваться, что не воспользовался им. Впрочем, поступай как знаешь.
На другом конце провода последовало столь продолжительное молчание, что Катринка засомневалась, не повесил ли Кристиан трубку, но в конце концов он согласился приехать.
– Но не потому что я такой чувствительный, – заявил он холодно, – а потому что любопытный.
Катринка решила лучше не высказываться по этому поводу.
– Позвони мне, когда возьмешь билет, – сказала она. – Я вышлю машину встретить тебя в аэропорту.
Как только их разъединили, она заказала разговор с Марком. Подобно Кристиану, он выслушал ее рассказ о событиях этого дня без комментариев.
– Ты ведь понимаешь, Марк, что я не смогу вылететь завтра?
– Понимаю, – сказал Марк довольно сухо. – Я просто разочарован. Как долго ты задержишься?
– Не знаю. На день или два. Прости, милый.
– Понимаю. И ты прости меня. – Он помолчал и добавил: – Может, мне приехать?
– Нет. – Впервые в жизни она не хотела, чтобы Марк оказался рядом с ней. Мирека и Кристиана будет для нее больше, чем достаточно. – Я слишком занята, и тебе не понравится, что я буду уделять тебе мало внимания.
Марк рассмеялся:
– Ты права! Мне это не понравится.
– Займись лучше делами. Как у тебя, все в порядке?
– Да. Все прекрасно. Мы решили выпустить еще восемь миллионов акций «Ван Холлен Энтерпрайзис». Это должно поставить в тупик перекупщиков. – Он снова рассмеялся. – И поможет собрать деньжат.
Они говорили о делах больше часа, но потом Марка срочно позвали к другому телефону. Звонил Кэри Пауэрс из Нью-Йорка.
– Я должен идти, милая.
– Я люблю тебя.
– Я на это рассчитываю.
Их разъединили.
Кристиан прилетел в этот же день к вечеру. Катринка с нетерпением ожидавшая в номере отеля возвращения своего шофера, бросилась открывать дверь, едва заслышав звонок.
– Zlaticko, я так рада, что ты здесь. Входи, входи!
– Добрый вечер, мама, – отозвался Кристиан без особого энтузиазма и вежливо чмокнул ее в щеку. На нем были серые фланелевые брюки, черная рубашка, белый платок вокруг шеи и пиджак в черно-белую клетку. Его длинноватые волосы растрепал ветер. Выражение лица было точно таким, как она себе его представляла надутое, как у избалованного ребенка, которого родители заставляют выполнять какую-то неприятную обязанность.
– Хочешь есть? Я заказала для тебя ужин. Я сама умираю от голода.
– Тогда, конечно, я составлю тебе компанию, – вежливо ответил он.
Катринка показала сыну его комнату. Он бросил на кровать спортивную сумку и отправился в ванную. Тем временем Катринка присела на софу и принялась листать номер «Шика», изо всех сил стараясь смотреть на мир глазами сына, чтобы не слишком раздражаться. Ей оставалось только питать надежды на то, что когда-нибудь он простит свою мать, как простила своего отца Зузанка… Она надеялась, что это произойдет раньше, чем она начнет умирать. Катринка вздохнула. Ужин не обещал быть приятным.
