Ксения видела, что сестра очень расстроена, и не стала расспрашивать ее об итогах похода по чиновникам. Но крайне удивилась, когда Наташа приказала отвезти ее к Нежданову. Она знала о причинах их размолвки и надеялась, что сестра направляется к Юрию Леонидовичу не затем, чтобы взять свои слова обратно, а потому что прежде находила в нем внимательного слушателя и мудрого советчика.
Возле ворот стояла незнакомая им коляска. Кажется, кто-то уже пожаловал к Нежданову с визитом. Графиня недовольно поморщилась, но отступать было не в ее правилах. Поэтому еще раз велела Ксении быть осмотрительной и, поднявшись по ступеням парадного крыльца, дернула за бронзовое кольцо на двери, за которой тотчас послышались серебристые переливы колокольчика.
Через пару секунд швейцар с солидной седой бородой и в синей ливрее с галунами распахнул перед ней дверь. Наташа бросила на сына и сестру взгляд через плечо, слегка подняла руку, прощаясь, и шагнула через порог.
Павлик вздохнул с облегчением и улыбнулся Ксении.
— Давай поедем быстрее, пока маменька не вернулась и не передумала.
Так они оказались рядом с базарной площадью, где вовсю кипела летняя ярмарка. Толпы людей гомонили, суетились, переругивались. Торговцы зычно зазывали покупателей в длинных рядах, с разложенной на них разнообразной снедью, зеваки шатались возле ярмарочных балаганов, карусели, качелей. Крики горластых торговок рыбой и пирогами с требухой, мычание коров, жалобное пение слепых под волынку и лихие частушки пьяной рябой бабы, восседавшей на возу с огромной кринкой сметаны в руках, гогот гусей, ржанье лошадей, визги молочных поросят, скрип телег и отчаянная ругань возчиков — все слилось в единый бесшабашно-разгульный, веселый гул.
Между рядами и подводами шныряли вертлявые личности с бегающими глазами и мятыми окурками, прилипшими к мокрым губам. Они предлагали всякую всячину, в основном поношенную одежду и обувь, белье и столовое серебро, которые, скорее всего, расстались со своими хозяевами не позднее прошлой ночи. Здесь можно было купить за бесценок греческий коньяк московской фабрикации, французские духи одесского розлива и настоящие английские ситары, похищенные с витрины богатого столичного магазина.
Здесь же калека на деревянной ноге гнусавым голосом вымаливал подаяние, а мерзкие нищенки с проваленными носами хватали за подолы кухарок, закупающих провизию для господских столов, требуя с них грошик в обмен на таинственные снадобья, способные вернуть неверную любовь.
Рядом с базаром находился третьеразрядный трактир «Бристоль». Чем выше был разряд, тем ниже уровень посетителей. В «Бристоле» околачивались большей частью оборванцы, голь перекатная, здесь чувствовали себя свободно жулики всех мастей и воры солидные, не разменивавшиеся на мелочовку. В задних комнатах этой забегаловки продавались, менялись, покупались краденые вещи, на которых виднелись иногда свежие, едва застиранные пятна крови. Здесь «деловые» затевали новые ночные дела, а днем отсыпались в дешевых «нумерах» на втором этаже. И если «Европа» была приютом для благонамеренных, почитающих закон граждан, то «Бристоль» являлся полным ее антиподом — скопищем грязных пороков, низменных страстей и жалких людишек, давно потерявших человеческий облик.
Впрочем, в Белореченске никто не называл «Бристоль» трактиром, и относились к нему, как и следует относиться к низкопробной харчевне. Правда, он славился вкуснейшим хлебным квасом, что и являлось единственной причиной, почему в разгар жаркого летнего дня сюда захаживали приказчики ближних лавок и чиновники земских учреждений, расположенных всего в квартале от базара.
Напротив «Бристоля» находилась деревянная парикмахерская, а за ней тянулся унылый ряд будок сапожников, шорников, ключников — заплатанных, покосившихся, закопченных…
На маленькой ярмарочной площади, видимо из-за жары, не было ни фокусников, ни цыгана с медведем, ни факира со змеями. Отсутствовал и кукольник с Петрушкой, из-за которого Ксения с Павликом сюда и наведались. В тени одного из балаганов, где зеваки глазели на бородатых детей и женщину с третьим глазом во лбу, сидели два калеки с изрытыми оспами лицами и выставленными напоказ безобразными культями и пронзительно голосили:
Мимо царства прохожу,
Горько плачу и тужу:
Ох, горе мне, горе
Превеликое!..
Калек окружало несколько человек: все те же сердобольные кухарки да пьяный мужичок, пытавшийся приплясывать, но почему-то его слушалась только одна нога, и потому он все время ходил кругами, пока не свалился в пыль и там не затих до полного вытрезвления.
И вдруг сквозь эти визги, стенания калек и пьяные выкрики прорвался чей-то развеселый и озорной голос:
Вдоль по Питерской,
По дороженьке,
Едет Петенька
Да с колокольчиком…
Пение приближалось. В толпе на площади завертели головами, весело заулыбались и заспешили на звуки разудалой песенки, которую невидимый певец сопровождал подсвистом и щелканьем языка.
Ксении и Павлику из коляски было видно, что эти звуки исходят от двух людей: старика в поношенной ситцевой рубашке и мальчонки-подростка с давно не стриженными вихрами. Старик нес в одной руке сундучок, оклеенный лубочными картинками, в другой — складную ширму, деревянный каркас которой обтягивала дешевая сарпинка, прибитая к нему мелкими гвоздями. Голову старика прикрывал широкополый соломенный брыль[16], глаза лукаво блестели. Губы под длинными, пшеничного цвета усами едва шевелились. Казалось, что песенку поет совсем не он, а кто-то другой, сидевший то ли у него за пазухой, то ли в кармане, а то ли вовсе под крышкой его чудо-сундучка.
Павлик радостно оживился и схватил Ксению за руку.
— Смотри, Петрушка пожаловал! — И умоляюще поглядел на нее. — Давай подойдем поближе.
— Нет, — покачала головой его тетушка, — отсюда виднее. Сейчас набежит народ, нам только оттопчут ноги. И к тому же Егору придется оставить коляску, чтобы посадить тебя на плечи. А здесь много конокрадов…
Но Павлик уже не слушал ее. Взгромоздившись с ногами на сиденье экипажа и вытянув шею, мальчик с жадностью наблюдал за происходившими на площади событиями.
Постно-набожные лица окруживших калек людей тоже оживились, они повернулись в сторону кукольников.
Мальчишка расстелил прямо на земле ветхий коврик и принялся крутить колесо, становиться на голову и на мостик, ходить на руках, умудряясь при этом отпускать такие шутки, что толпа заходилась в хохоте, а у Ксении краснели уши. Она уже подумывала о том, что зря, наверное, привезла сюда Павлика. Но даже не предприняла попытки сказать ему об этом. Племянник был вне себя от восторга, подпрыгивал на сиденье от возбуждения и хлопал Егора по плечу, когда мальчишка по-особому удачно исполнял очередной гимнастический трюк. А когда тот закончил свое выступление, начал громко хлопать в ладоши и, завернув пятачок в бумажку, бросил его в картуз юному акробату, с которым тот обходил по кругу зрителей.
