– Подарок?
– Отойдите в сторонку – нужно место! – И он втащил в кухню норвежскую ель.
– Елка?
– Ja! Ja! Рождественская елка! Герр Янг сказал, что это самое меньшее, чем он может отблагодарить свою благодетельницу за то, что она позволила ему остановиться в ее доме. А еще он просил вам передать, что надеется скоро вернуться – за очередной сенсацией, над которой работает для американской газеты.
– Какая красивая!
В невысоком дверном проеме появилась бабушка. Она всплеснула руками, прижала их к груди.
– Елка! Рождественская елка! Ой, Шиф Шраде, как мило с вашей стороны!
– Не меня благодарите.
– Давай поставим елку у тебя в комнате, Лия? Когда Фридрих очнется, первое, что он увидит, – ель.
Шиф Шраде засмеялся, глядя на Лию. Она зарделась.
– Nein, фрау Брайшнер, по-моему, елка будет не первым, что он увидит. – Лесничий тряхнул поклажей. – Показывайте дорогу.
* * *
Как только лесничий ушел, бабушка позвала Рейчел, Ривку и Амели из тайника на чердаке, чтобы девочки пришли посмотреть на елку, а потом вновь отослала Рейчел на чердак – за коробкой с украшениями.
Когда Рейчел вернулась, бабушка обхватила Ривку за плечи.
– Похоже, ты раньше никогда не наряжала елку?
Ривка медленно покачала головой.
– Тебе понравится! – заявила бабушка.
Амели, впитывая в себя происходящее, захлопала маленькими ладошками и стала танцевать. Бабушка засмеялась.
Но у Ривки был такой вид, как будто ее заставили есть свинину вопреки ее еврейскому воспитанию.
– Как чудесно пахнет! – Рейчел провела пальцами по душистым веткам, отчасти радуясь тому, что Ривку елка не впечатлила.
«Возможно, такие мелочи и дадут ей понять, что между ней и Джейсоном пропасть».
– Лучше дождаться, когда придут дети, – посоветовала Лия.
Она была бледнее, чем обычно.
– Дети? – Рейчел округлила глаза.
У нее в голове не укладывалось, что можно взять еще кого-то из беглецов.
– Klopfelsingen – давняя традиция альпийской детворы, когда они ходят по домам и поют песни, – объяснила ей Лия. – Я буду ходить с ними. И вы можете послушать, но так, чтобы вас никто не увидел. Нам не нужно, чтобы дети заметили, как из-за занавесок смотрят любопытные глаза.
– Тут еще кое-что, – таинственно прошептала бабушка и пальцем поманила всех на кухню. – Идите посмотрите, что еще принес Шиф Шраде – очередной подарок от твоего молодого человека.
Бабушка улыбнулась Рейчел, а та подумала: «Неужели она наконец-то простила мой проступок на рождественской ярмарке?»
– Карп! – взвизгнула Рейчел, глядя на барахтавшуюся в металлическом тазу рыбу.
– Ой, у меня весь пол будет мокрый! – засмеялась Хильда.
– Карп на Рождество! – удивилась Лия. – Мы целых три года не ели карпа.
Старушка усмехнулась.
– Пусть плавает до сочельника. – Она обняла Амели. – А вы, юная леди, сможете каждый день приходить и смотреть на него.
Амели, личико которой сияло от счастья, как будто она поняла каждое сказанное слово, протянула ручонки вверх и погладила ямочки на бабушкиных щеках, которые появлялись всегда, когда та улыбалась.
* * *
Джейсон уже устал от Рождества, а может, истосковался по празднику. Он и сам не мог решить, какие именно чувства испытывал. Знал одно: встречая Рождество вдали от семьи, в городе, где идет война, где нет подарков, а рацион скуден, чувствуешь себя более одиноко и безрадостно, чем во время любого другого праздника.
Немцы просто помешаны на рождественской елке – даже больше, чем американцы. И не имеет значения, насколько беден стол, насколько нуждаются, насколько отчаялись люди, они все равно находят способ украсить елку у окна. Но согласно правилам светомаскировки не должно быть видно даже тени, все шторы должны быть плотно задернуты. Никаких мерцающих свечей, никаких электрических лампочек ночью. И было в этом что-то еще более тоскливое, более холодное, как если бы этих елей за окнами не было вообще.
Поэтому Джейсон выбрал командировку в Оберндорф, в Stille Nacht[42], где впервые был исполнен этот рождественский гимн. Янг испытывал ностальгию – чувство, проявления которого он старательно избегал вот уже много лет. Но в этом году, сидя в темноте и больше не в силах мириться с ненавистью к нацистам и их пропаганде, в особенности потому, что Рейчел с Амели находились в том месте, куда он не решался наведаться, Джейсон почувствовал, что просто должен куда-то уехать.
Хорошо бы прикоснуться к чему-то чистому, святому, пусть даже всего лишь на час. Джейсону хотелось спеть с местными жителями простые и святые слова гимна Йозефа Мора на музыку Франца Грубера.
Крошечная белая часовенка с черным куполом, известная далеко за пределами как Stille-Nacht-Kapelle, стояла отдельно на холме, среди вечно зеленых сосен, украшенная гирляндами из сосновых веток и красными лентами. Восьмиугольная, славившаяся своей удивительной акустикой, эта знаменитая часовня была открыта всего два года назад – много-много лет спустя после того, как наводнением была разрушена стоявшая на этом месте церковь.
Джейсон обошел вокруг часовни, всматриваясь в нее со всех сторон. Он целый час провел с местными жителями за кружкой пива и еще минут тридцать беседовал с представителями духовенства. Статья была уже практически написана. Радуясь тому, что находится в этом месте, Джейсон больше всего хотел бы услышать красивый гимн в исполнении сладкоголосого детского хора Лии.
Ночь тиха, ночь свята,Люди спят, даль чиста;Лишь в пещере свеча горит;Там святая чета не спит,В яслях дремлет Дитя, в яслях дремлет Дитя.
Впервые в жизни Джейсона Иисус был не просто святым младенцем – не просто ребенком в яслях. Он был Мессией для евреев, Спасителем человечества – Спасителем, который так отчаянно был нужен Германии и всему миру. У Джейсона захватило дух, так он был потрясен тем чудом любви к людям, которую проявил Бог, принося свою небывалую жертву. Иисусу было бы намного проще отвернуться от всего мира – мира, в котором тогда, и даже сейчас, от Него отрекаются.
Вот что увидел Джейсон, когда второй раз прочел Nachfolge. Абзацы из Библии, которые детально разбирал Бонхёффер, больно ударили по эго журналиста – по его высокомерию, но он открыл новую жизнь, по-новому увидел Христа; с его глаз спала пелена. Джейсон менялся – трансформировался. Как? Он и сам не мог объяснить. И Бог, которого он раньше по-настоящему не знал, его не оставит.
Намного легче оказалось согласиться с фрау Бергстром: переехать в Обераммергау и прятать детей – тех, которых рейх хотел истребить, – чем отречься от себя, чем принять то, что для себя – умираешь, а живешь только во имя Христа. Одно дело – рисковать, ходить по лезвию ножа. Даже к адреналину быстро привыкаешь. А вот возлюбить своего врага, протянуть ему руку, чтобы по-настоящему жить в этом мире – не прятаться от него, пусть и за написание статей, – было для Джейсона действительно в новинку. И ему необходимо было время, чтобы осознать эту мысль, понять, что же она значит и как с ней жить в разгар войны.
На укрытые снегом холмы легли тени. Джейсон еще раз обошел часовню, спрятал замерзшие руки в карманы куртки. Вскоре местное население соберется в часовне, будет толпиться на холме. Джейсон жалел, что рядом нет Рейчел, которая могла бы вместе с ним присутствовать на церковной службе, спеть о том, как дремлет Дитя. Интересно: а она бы поняла, что это означает? Так же, как это понимает он?
Джейсон гадал, понравится ли Рейчел его подарок – отдала ли его Ривка девушке или действительно ждет Рождества.
Жаль, что он не взял с собой фотографию Рейчел и Амели. Но риск был слишком велик. После последней встречи с Герхардом Шликом и его приятелями Джейсон не решался носить при себе такие улики. Даже если Шлик не узнает в маленьком мальчике собственную дочь, он ни за что не перепутает Рейчел Крамер с Лией Гартман. Журналист пошел на риск, чтобы забрать пленку из дома Лии Гартман, когда приезжал в Обераммергау на рождественскую ярмарку. Теперь пленка лежала в безопасном месте, ждала часа, когда ее можно будет, не рискуя, проявить. А пока оставалось только мечтать.
* * *
Вокруг защищенного от непогоды бабушкиного дома кружились снежные вихри, от которых звенели стекла в окнах. Мирно горели в печи угли. Радио трещало и что-то бормотало, пока собравшимся все-таки удалось различить слова диктора.
– Какая погода! – вздохнула бабушка, поставила на полку последнюю вымытую после ужина тарелку и вытерла руки о фартук. – Не уверена, что завтра мы сможем добраться до церкви.
– Я лучше принесу еще дров, прежде чем мы ляжем спать. – Лия накинула пальто на плечи.
– Углей у нас достаточно, а ты уже приносила дрова. Мы и половины до утра не истопим.
– Ты только представь, какие глубокие будут сугробы, если метель не закончится. Я лучше схожу сейчас, чем потом буду утопать в снегу по колено. – Лия натянула рукавицы и вышла в ночь.
