В общем, это такая штука, которой добывают огонь, — кольцо и пестик.
У профессора был пестик, а у меня кольцо. Кто бы сомневался.
Хорошо, что на мне его никто не видел. Шнурок был разрезан ножницами, пока я спала, и засунут мне в карман. Какая заботливость. Зачем он это сделал?
Хотел собрать игрушку, чтобы всласть наиграться? Хотел добыть огонь?
Русский исчез. Его ищут, но, скорее всего, не найдут.
Тем более что он тут ни при чем, случайный свидетель.
Араба — не запомнила фамилию — застрелили, когда началась операция. Его имя полиции известно, так сказал дядя Джеймисон.
Профессора Форжа тоже убили.
Не знаю, наши ли сподобились или этот черный парень из смежного номера. Не думаю, что меня заинтересуют результаты экспертизы.
Просто он оказался в центре перестрелки. Умер там же, на полу, когда меня увезли в реанимацию. Интересно, за ним кто-нибудь приедет?
Меня уволили за не-сан-кци-о-ни-ро-ван-ное участие в операции.
На самом деле никакой операции не было, просто ванна в номере студента перелилась через край и в номере на втором этаже потекло с потолка.
Когда горничная открыла дверь и увидела парня в эвкалиптовой пене, было уже поздно. Они вызвали полицию и амбуланс.
Белл-бой сказал, что вечером видел Густава выходящим из номера Форжа.
Наши ребята, разумеется, пошли к профессору и стали стучать.
Куда же им было еще идти? Они хотели только спросить, не знает ли он чего, у них и в мыслях не было, что он не откроет. Но он не открыл, и все пошло наперекосяк.
Араб в соседнем номере подумал, что это пришли за ним, только подбираются по-хитрому, через соседний номер, и принялся стрелять.
Они, натурально, ответили тем же. Дальше — как в кино. Все умерли. И сразу хочется выключить телевизор.
В доме нет ни капли коньяку.
Аккройд мне не звонит.
Вероника мне не звонит.
Звонит только мама, звонит и плачет, но что с нее возьмешь.
Почему профессор не открывал полиции?
Ведь я всего-навсего спала у него в кресле, живая и здоровая.
Неужели он хотел от меня… того, о чем думает Джеймисон?
Но ведь я ему совсем не нравилась, ни капельки — я это сразу чувствую.
К тому же теперь совершенно ясно, почему он смотрел мне на грудь.
6 мая
Дядя Джеймисон сказал, что это он настоял, чтобы мне в больнице сделали экспертизу. Они ее сделали.
Теперь вся семья будет знать, что я девственница. Hymen.
Это написано латынью, черным по белому. Какой кошмар.
Я хочу увидеть русского. Ему можно хоть что-то объяснить.
Я даже согласна привыкнуть к его дурацкой кличке.
Я хочу, чтобы он избавил меня от этого позора, от этой перепонки, пленки, мембраны, или как там она выглядит.
Свидетельства того, что за двадцать восемь лет я никому не понадобилась. Теперь, когда я больше не девушка-полицейский, я могу просто пригласить его в гости. И попросить.
Русский может это сделать, я ему понравилась. Я это сразу чувствую.
И потом — у него такие длинные смешные глаза.
И руки сухие и горячие, не то что у некоторых.
В интернете его зовут Мозес, только еще палочка впереди.
Я буду звать его Мо, это не так кощунственно и приятнее слуху.
Мо! Где ты?
МОРАС
без даты
и он сказал: страшней беды
не знал я до сих пор![114]
женственность заключается в умении обозначать действительность, не структурируя ее, жаль, что я поздно сообразил
вспомнил сегодня, как с фионой бродили по рынку в марсашлокке, в конце марта, незадолго до ее отъезда: фи, дорого! морщилась фиона и ловко подставляла бумажный пакет, сполосните! мокрая вишня шлепалась на дно, на бумаге проступали лиловые пятна, недозрела! хмурилась она, попробовав хурму, и протягивала руку с деньгами — да нет же, не фунт, а два! боже, какая кислятина! фыркала она, засунув в рот чуть ли не всю виноградную гроздь, и блестела глазами, и пальчиком указывала повелительно, и еще синего! и еще вон того, мелкого!
недаром кэрролл не любил мальчиков и одного даже обратил в поросенка, в мальчиках, вот и делёз говорит, слишком много заключается фальшивой мудрости и животности, лишь девочки способны уловить смысл события и отпустить на разведку бестелесного двойника
чахлая воля к событию уступает воле к речи, и от этого по всему телу бегут мурашки, и если Климент александрийский не врет и тело — это причина, то причина моих мурашек — бестелесные вишня и хурма, обретающие смысл, лишь будучи замеченными, вот и я обретаю смысл, пока иду за ней, нагруженный, как невольник, и счастливый, как вольноотпущенник, любуясь кошельком мёбиуса в ее белых уверенных пальцах, кошельком без изнанки от английского кутюрье[115], кошельком из носовых платков с монограммой ф. р., обернувших весь рынок, весь марсашлокк, весь хаос, всего меня
май, 7
oculis поп manibus[116]
жадно грызешь его, жадно, как горячий пирог на веранде после дачного дня: черничная давленая мякоть, кардамоновая корка, в очистительном восторге грызешь его, волосы встали дыбом, и голос замер, все одно: проснешься со вкусом чужих губ, которого не знаешь и не узнаешь никогда, оттого что всякое окончание — это всего лишь отчаянье, мокрой тряпкой брошенное на холст начинания, высокопарно, да, но что с меня возьмешь
пропустить бы этот день, как, по слухам, монтень пропускал трудные места в чужих книгах, но ведь нет же — объедаешься им до смерти, точно веронский властитель холодными яблоками в июльский день, подожди меня! хватаешь его за рукав, плетешься за ним по парку медитеранео, по всем его кленовым коридорам, пока жара, жара, жара дышит тебе в лицо забегавшимся псом, а пусти он тебя домой, так и застыл бы безнадежной мисс хэвишем в его спальне, не вытирая столетней пыли, любуясь одеревеневшей столетней пижамой, красное дерево, нет, слоновая кость, художник неизвестен, вот же оно — нетерпение совершенного спектра, белая бумага бесстыдна, скорее, скорее заполнить ее дробинками петита, в белую стену вбить гвоздь, на белую скатерть пролить вино, теперь же и пролить, пока он крутит бахрому, морщит лоб, там, между сведенными бровями, у него душа, пребудут в танго те, кто прахом стали[117], никогда до конца, ни разу еще
май, 8
с бэбэ разговаривая, усаживаешься вроде как в dos — a — dos — галантное кресло с двумя сиденьями и одной спинкой — затылок к затылку, и разговоры ведешь, не представляя лица собеседника, оттого что смотреть в лицо бэбэ, когда он говорит, торячо, невозможно, пересохшие глаза опускаются долу, ищут узелок на скатерти, нитку в рукаве, заусеницу?
нет никакого среднего возраста, говорит бэбэ, как нет — oreille moyenne ? — среднего уха и среднего образования, есть в ge ingrat, как это по-вашему? переходный возраст, не так-то просто проклюнуться из яйца птенцу с мягким оранжевым клювом — чем больше слов, тем мягче клюв, ты ведь знаешь
что с того, что тебе тридцать и ты стучишь в скорлупу, избавляешься от детского, неплотного, прощая себе — ребенку в себе — беспомощность и пустую растрату, ведь истинный ребенок в тебе — это не тот, кому ты прощаешь
тот, кому ты прощаешь, это тот, кого тебе удобно принимать за того, настоящего, это, если угодно, и есть скорлупа
продави ее пальцем, imbecile ! очисти ребенка в себе от того, другого, говорит бэбэ, и ты всей спиной чувствуешь, как он ерзает недовольно на шатком антикварном siege, краем глаза видишь, как колышутся, до полу свесившись, златотканые рукава, а тот бэбэ, что сидит напротив, достает пальцами кубики льда из горького кинни, и кладет за щеку, и жмурится, и вдруг поднимается, и ставит бокал на столешницу, и кидает рядом влажную мелочь, и уходит, будто бодхисаттва-пастух, загнавший в нирвану последнюю овцу, нет, как волк угрюмо он уходит и три глубокие священные морщины ложатся на челе и вздрагивают камни и львы покидают священную добычу[118]
From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,
Trafalgar 35, 28010 Madrid, Spain
For Moras, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
May, 2
con un peso en el alma[119]
Господи, какой ужас. Я перечитываю твое письмо в третий раз и все еще не могу поверить.
Густав, мой мальчик! Corazуn de оrо! Оскар Тео, бедный угрюмый Оскар Тео!
Милый Мо, мы так дружно смеялись над его мучительным самолюбием и книжной заносчивостью, а сами были просто маленькими негодяями!
Да-да, я имею в виду нашу гимназическую шутку с белкой из зоомагазина.
Никто из нас не подумал, какие ужасные мгновения он переживет, если действительно верит в то, о чем прочитал в своем сомнительном тексте, выпавшем из фармацевтического справочника.
