Видимо, губернатор и впрямь обладал неким даром предвидения, необходимым для государственного человека: затрезвонил телефон на столе, и охрана доложила по внутреннему, что злоумышленник пойман, да не особенно, собственно, и убегал; что их оказалось двое; что оба они готовы предстать перед губернатором для снятия первичного допроса и впредь до особого распоряжения их толком не трогали.
– Ну, давайте, – сказал губернатор. – Вот увидишь сейчас. Я, кажется, даже знаю…
Предчувствие и тут не соврало ему. Охрана втолкнула в столовую Рякина и Стрешина, или Стрешина и Рякина, или Стряшина и Рекина – словом, сладкую парочку, полгода изводившую его тяжбой, а сегодня с утра (чувство – будто год назад) распотешившую божбой и дружбой.
– Драсти, губернатор, – сказал Стрешин.
– Драсти, драсти, – закивал Рякин.
– Не серчай, губернатор.
– Прости, гублинатор.
– Оно так вышло.
– Вышло, чего уж.
– Нельзя тебе тут.
– Нельзя, нельзя.
– Полгода смотрим.
– Думаем, думаем.
– А сегодня поняли.
– Ты самый и есть.
– А ну молчать! – заорал губернатор.
Рякин и Стрешин испуганно замолкли. Охрана врала – их таки потрепали при задержании: под глазом у того, что слева, набухал багровый фонарь, а у второго раздулось и пылало ухо, по которому некто от души засветил.
– Все время лопочут, – пожаловался телохранитель. – Ничего, посидят, подумают…
– Посидеть можно, – завел дуэт Рякин.
– Можно, можно.
– Теперь можно.
– Теперь все можно.
– Мы всем сказали.
– Всем, всем сказали…
– Что вы сказали?! – не выдержал губернатор. – Быстро, внятно и по одному.
– Вот она все скажет, – показал Стрешин на Ашу.
– Скажет, скажет, – подхватил Рякин.
– Она все знает.
– Теперь знает.
Губернатор обернулся на Ашу. Она сидела неподвижно, опустив глаза.
– Ты их знаешь?
– Знает, знает, – залопотал Стрешин, но телохранитель двинул его кулаком по затылку, и тот затих.
Аша подняла на него полные слез глаза. Он понял, что это утвердительный ответ.
– Откуда? Кто они такие?
– Наши, – сказала она. – Из бабушкиной деревни.
– Они что, следили за тобой?
– Значит, следили, – сказала она.
– Вы со своей тяжбой идиотской за этим ко мне ходили? – спросил губернатор.
– Не за этим, не за этим, – испуганно проговорил Стрешин.
– У нас правда тяжба.
– Мы по делу, губернатор.
– По делу, гублинатор…
– Мы не следить, не следить…
– Нам нельзя следить…
– Мы люди маленькие, губернатор…
– Маленькие, гублинатор…
Телохранитель слегка столкнул Стрешина и Рякина лбами. Парный конферанс ненадолго стих.
– Они камень бросили? – спросил губернатор.
– Вот этот, – телохранитель вытолкнул вперед того, что стоял слева.
– Мы не в тебя, губернатор…
– И не в нее, гублинатор…
– Просто чтоб ты знал…
– Чтоб уехал.
– Дальше хуже будет…
– Земля поднимется!
– Нельзя, чтоб поднималась.
– Нельзя, гублинатор!
– Уже и земля? – язвительно спросил Бороздин. – Это что же, всем миром, что ли?
– Это хуже, – сказала Аша. – Они правду говорят, ты не знаешь. Земля в последний раз давно поднималась, старики не упомнят. Это наша земля, заговоренная. Если мы не уйдем – тут весь город посыплется.
– И село, и село, – закивал Стрешин.
– И лес, и лес, – зачастил Рякин.
– Ямы!
– Овраги!
– Реки!
– Горы!
– Тихо! – крикнула теперь уже Аша. Губернатор никогда не слышал у нее столь властного голоса. – Что я в тягости – вы знаете, – начала она решительно. – Теперь и ты, губернатор, знаешь. Я четвертый месяц молчу, пять осталось.
Губернатор только теперь вспомнил, что еще ничего ей не сказал о судьбе будущего ребенка – до того поразила его Ашина вера в пророчество и само это пророчество; он никогда, конечно, не принимал всерьез такие вещи – но она была явно не в том состоянии, чтобы говорить с ней о радостях материнства и о его готовности если не заключить брак, то по крайней мере признать ребенка. Сначала надо было утешить, успокоить, а уж потом… А сейчас до него дошло главное в этой истории: она на четвертом месяце, а он ничего не замечал! Вот откуда эти слезы при виде заката, и страхи, и впечатлительность. Он знал, что многие во время беременности и родов сходят с ума – вот почему она так поверила этой ерунде… Врача, и немедленно! Он-то ее отучит от этих глупостей, объяснит их происхождение, – если найти хорошего специалиста, она быстро придет в себя.
– Я уйду, – продолжала она после недолгого молчания. – Но дитя мое убить я не дам, у меня не будет другого. Я свою судьбу знаю, у волков всегда так. Дитя не дам трогать. Убить дитя – дело страшное, толочное, соколобное. Кто бы он ни был, а он мой, и это уж мое дело – кто из него вырастет. Мать не захочет – дитя никогда злодеем не будет, за то я отвечу. С тобой, губернатор, я не уйду, нам нельзя вместе.
– Никуда ты не уйдешь, – начал губернатор.
– Молчи, слушай! Тут мои дела начались, тебе лезть нечего. Рожу – вернусь, за мной не ходи. Я одна пойду.
– Без моего разрешения отсюда никто не выйдет, – спокойно сказал губернатор. – Охрану предупредите там, – и он снял трубку внутреннего телефона. Телохранитель буркнул в рацию: «Первый! Седьмой, повышенная».
– Ты не знаешь, что будет, – с неожиданной мягкостью сказала Аша. – Ты не видел, как земля встает.
– Я всякое видел, – махнул рукой губернатор. – Без меня никуда не пойдешь, а я найду, куда тебя отправить. Надо будет – я готов и…
– Ох благодетель! – протянула Аша. – Жениться хочет на местной, аи молодец! Что теперь жениться? Ты все сделал, дальше моя забота. Сама виновата, не разглядела. Правду ты говорил – все выродилось. Да тебя и старые-то волки чуть не проглядели. Хорошо, эти братцы, – она кивнула на Стешина и Рякина, – заметили: не иначе, говорят, ты самый и есть. А я и не знала, что они к тебе ходят.
Не хватало еще, чтоб ты всех знала, кто ко мне ходит, – угрюмо сказал губернатор. – Ладно. Проследите, чтобы этих сегодня же допросили, – держать отдельно от васьки, которого на Чайковского взяли. Сговорятся – никогда правды не узнаем. И насчет стекла распорядитесь там… Никита! Еще чаю. Никита бесшумно внес стакан в толстом серебряном подстаканнике с гербом.
– Пойдем со мной, Аша. Сегодня здесь останешься.
Она покорно подошла к нему, но на полдороге обернулась к охране:
– Думаете, я выйти не могу? Я осталась, чтобы с ним быть. Если земля встанет, плохо ему быть одному. А выйти я могу, дяденьки. Возьму и выйду, и ничего не сделаете. А, дядя Егор?
– Может, может, – закивал Стрешин. – А ты что скажешь, дядя Кузьма?
– Может, она может, – подтвердил Рякин. И допрашивать их не надо, я сама про них все расскажу. Губернатор, к вящему своему изумлению, увидел, что его личный телохранитель покорно кивает Аше.
– Спать отведете да накормите, – повелительно сказала она. – А ты, губернатор, прыгни.
– Куда прыгни? – тупо спросил Бороздин.
– Да хоть на месте. Можешь?
– Знаешь что, Аша, – очень тихо сказал губернатор, – ты все-таки не забывайся, хорошо? Не то я такое волчье слово скажу, что тебя и беременную выпорют.
– О как, – спокойно ответила Аша. – Мне бы, дуре, давно догадаться. Никакой моей власти над тобой нет. Лаской еще могу что-то, а командой – никак. Значит, ты самый и есть, давно бы поняла. Все случая не было – приказать да щелчок получить.
– Ладно, – сказал губернатор. – Время позднее. Идем спать.
– Смотри, губернатор, – сказала она. – Не жалуйся потом. И помни: если я пойму, что земля встает, – все равно уйду, у тебя надо мной тоже власти немного.
– Кое-какая есть, – возразил губернатор и за руку повел ее в спальню. Он знал, что к утру восстановит логику в пошатнувшейся картине мира и надумает, как быть с Ашей и с ребенком. Дождь усиливался, и резиденция, казалось, мелко вздрагивала под его внезапно налетающими порывами.
2
В его спальне на первом этаже она как будто немного успокоилась. Ушла эта жреческая страстность, она снова была его Аша – покорная и медленная.
– И что ты скажешь? – спросил он мягко. – Как мне понимать всю эту ерунду?
– Да чего уж теперь понимать, – сказала она. – Вытравлять его поздно, да и не дам я. Волкам нельзя вытравлять. Надо мне в Дегунино идти.
– В Дегунино? – переспросил он, не понимая. Что-то он сегодня уже читал о Дегунине. – С какой радости?
– Старшие наши там живут. Тетка моя там. Если скажут, чтоб осталась, – значит, можно, значит, не сбудется еще. А если нельзя, уйду отсюда. Может, если куда в горы уйти, тихо жить, то не страшно.
– Подожди. Можешь ты мне объяснить все с самого начала, как оно есть?
– Ох, – она села на кровать. – Что ты еще не понял? Я сама не знаю ничего. Кто родится, чего натворит – этого мы никогда не знаем. Мы про детей своих одно знаем: волк будет или не волк. А этот будет всем волкам волк, и от него всем конец. Я и чуяла, что конец. Думаешь, знамений нет? По всему видно – все из последних сил скрипим, по дну скребем. Но как-то я верила все, что обойдется. Столько раз обходилось.
