Отправляясь на его поиски, Лилиана очень нервничала. Ложь вообще не в ее характере, к тому же она собиралась обмануть Эдриана после того, как сама упрекала его за это. Но выбора не было. Если бы не вопрос о законности рождения, если бы она никогда не видела портрет его деда, она бы ничего такого не делала. А вопрос, кто он, становился теперь основным, поскольку она носит его ребенка. Ей не видать покоя, если она хотя бы не попытается узнать правду.
Когда Лилиана вошла в Золотую гостиную, сердце у нее упало. Эдриан сидел перед камином и читал газету. Он был один.
— Ты пришла, — равнодушно произнес он.
— А где твои гости?
— Уехали рано утром.
Они уехали? Разве лорд Артур не хотел осмотреть ирригационные сооружения?
— Так скоро? — тупо спросила она.
— Думаю, они чувствовали себя неловко, — ответил Эдриан, и она покраснела.
— А Бенедикт?
— Крайне удивлен таким вопросом, мадам. Ведь он наверняка сообщил вам о своем отъезде.
Господи, наконец-то, а то она уже решила, что он навсегда поселился в Лонгбридже. Она провела все утро в оранжерее, избегая встречи с ним и разрабатывая план.
— Мне об этом не известно. Он уехал в Килинг-Парк? — Надо же хоть что-то сказать.
— О да. Видимо, торопится перекрасить вашу любимую гостиную.
Лилиана нахмурилась. Она понятия не имела, зачем Бенедикт завел вчера об этом разговор, ибо ничего особенного про ту гостиную никогда не говорила. Кажется, там очень уютно, вот и все.
— Не надо выглядеть такой огорченной, Лилиана, он ведь уехал не в другую страну, — усмехнулся Эдриан и как-то странно посмотрел на нее, будто впервые увидел. — Составите мне компанию?
Она села на краешек стула, положила руки на колени и опустила глаза, чувствуя, что он наблюдает за ней.
— Наконец-то мы здесь одни, ты и я. Но судя по твоему виду, тебе это не нравится.
Лилиана не знала, нравится ей или нет, скорее, это лишало ее присутствия духа. Все так изменилось с тех пор, как он был слепым. Неожиданно она вспомнила ту ночь, когда сидела в этой комнате у него на коленях, целовала, убеждая его и себя, что он не перестал быть мужчиной. Вспомнила счастливые моменты духовной близости, когда она читала ему вслух или смотрела в его пустые глаза, в которых отражался свет камина. Действительно ли Эдриан тогда наблюдал за ней? Она уже не знала. Кажется, с тех пор минула целая вечность, и за это время между ними пролегла такая пропасть, что оба теперь не представляли, как ее перейти.
Желудок опять свело, и Лилиана приложила руки к животу.
— Не нравится и вызывает отвращение, — нахмурился Эдриан.
— Я не очень хорошо себя чувствую.
— Из-за того, что осталась наедине со мной? Кажется, он дает ей понять, что она его раздражает, он сыт ею по горло.
— Это никак не связано с тобой. Просто мне нехорошо, — резко ответила Лилиана.
— Возможно, тебе надо лечь в постель. — Эдриан пожал плечами. Отвратительное равнодушие! — Пожалуйста, делай как тебе удобно. Я давно привык к твоему постоянному отсутствию, и если ты предпочитаешь одиночество…
— Вряд ли я его предпочитаю. Но поскольку я не могу привыкнуть к твоему равнодушию, то мне, видимо, следует предпочесть одиночество.
Лилиана кипела от гнева. Этот человек — дурак, черствый, безразличный, уничтожающий все на своем пути!
— Равнодушие? — ухмыльнулся Эдриан. — Прости, я думаю, мы сами установили нашу линию поведения. Ты можешь поступать как угодно, Лилиана, если это сделает тебя счастливой. Можешь домогаться моего брата, если тебе этого хочется. На какие еще уступки я должен пойти?
Вскочив, Лилиана в бешенстве уставилась на мужа.
— Прекрати! Я не домогаюсь твоего брата! Твой брат меня совершенно не интересует, и я очень рада, что он наконец уехал!
— Правда? А может, твоя внезапная болезнь вызвана сожалением?
Она только молча подняла глаза к потолку. Упрямец! Ненавистный, сводящий с ума! Круто развернувшись, Лилиана направилась к двери.
— Я не способна тебя понять. Не в моем характере быть такой… бессердечной, как ты. Я думала, ты изменился, Эдриан! Я знаю, ты уже другой, но все еще не позволяешь себе чувствовать. И не желаешь этого. Мне искренне жаль тебя!
Эдриан встал с места. Губы плотно сжаты.
— Что, по-твоему, я должен чувствовать, Лилиана? Позор своего рождения? Вину за убийство моего кузена? Или ты, возможно, предпочитаешь, чтобы я испытывал боль от того, что ради мести женился на тебе, что терпел унижения от собственного отца, что отвергнут тобой ради моего слабохарактерного брата? Ты этого хочешь? Если именно это сделает тебя счастливой, пожалуйста, я буду чувствовать, — хрипло произнес он.
Эдриан смотрел на нее холодными карими глазами, словно приглашал к спору с ним. Лилиана невольно отступила.
— В чем дело, любовь моя? Не в твоем характере заставлять человека все это чувствовать.
Да, черт возьми! Нужно убираться отсюда поскорее, от него, от его бессердечного равнодушия. От человека, которого она считала необыкновенным и который испытывает такую боль, что не желает впускать любовь в свою мрачную душу. Она не в состоянии ему помочь.
Уже взявшись за ручку двери, Лилиана вспомнила, что пришла с ним поговорить. Она закрыла глаза. Набрала побольше воздуха, потом резко повернулась, чтобы поскорее покончить с делом.
И увидела.
Горькие складки у рта, холодный блеск в глазах. Эдриан смотрел, как она уходит, и это причиняло ему боль. Он тут же отвернулся, и Лилиана закусила губу, борясь с желанием подойти к нему. И чего она добьется? Он на другой стороне пропасти.
— Моя… моя семья вернулась из Бата, и я хотела бы с ними повидаться. Я уеду на несколько дней. Со мной едет Полли. И Бертрам.
Кивнув, он развернул газету.
— Поступай как знаешь.
Между ними снова была стена, но Лилиана уже знала, что в ней есть трещина. Хотя сердце молило ее подойти к нему, она вышла из комнаты, слишком расстроенная и слишком испуганная, чтобы сделать еще одну попытку. Кроме того, она должна выяснить правду. Ради него.
Услышав, как закрылась дверь, Эдриан поднес руку ко лбу, потом смял и отбросил газету. Он чудовище! Слишком гордый, чтобы признать, что она причинила ему боль. Дьявольская гордость не позволила упасть перед ней на колени и молить, чтобы она снова любила его. Неудивительно, что она предпочла Бенедикта: несмотря на его слабости, тот не был чудовищем и мог дать ей любовь, в которой она так нуждалась. А он не может даже сказать, что считает ее красивой, или поблагодарить за самоотверженность в дни его темноты. Он видел в ее глазах отвращение, ощущал ее презрение и не находил слов, чтобы все изменить. Он чудовище.
