– У них дома смотрели исключительно интеллектуальные, высокохудожественные картины! – язвительно пояснил тот. – Авторские работы, понятные только единицам! Вика ничего в них не понимала, она была из тех женщин, которые по сто раз могут смотреть «Иронию судьбы» или «Москва слезам не верит». Но она скорее бы умерла, чем призналась, что ей нравятся именно эти фильмы! Вика была обыкновенной, простой, милой женщиной, но никак не хотела в это поверить… Усыпальница! – снова повторил он с сарказмом. – Теперь она лежит там, в этой усыпальнице…
– Ты думаешь, Вика наложила на себя руки из-за того, что поняла свою обыкновенность? – осторожно спросила Алена.
– Не знаю. Может быть… – неохотно сказал. – Во всяком случае, жилось ей очень нелегко.
Разговаривая, они катались по кругу.
И чем больше Селетин рассказывал о Вике, тем сильнее Алене становилось ее жаль.
Вечером Селетин отвез Алену в «Синематеку».
И там, в полутемном зале, сидя за роялем, она стала играть не обычные свои импровизации, а ту самую мелодию, которая преследовала ее с недавних пор. Хоть Алена и уничтожила все записи, но помнила эту мелодию наизусть – мелодию сказочного зимнего вальса. Печального и одновременно радостного, полного страстных надежд.
На экране развертывалось немое действо, а Алена играла вальс, и все те спорные моменты, над которыми она билась, вдруг сами собой исчезли. Вальс приобрел законченность. Алена играла и играла его, с различными вариациями, не чувствуя ни времени, ни усталости – так легко ее пальцы еще не прикасались к клавишам.
…Потом, после выступления, уже уходя, столкнулась в коридоре с Халатовым.
– Елена Петровна! Королева вы моя Снежная! – умиленно всхлипнул тот и поцеловал ей руку. – Чудесно… Просто чудесно! Вы сегодня были просто в ударе.
– Спасибо, Иван Родионович…
– Чью музыку вы все время исполняете? – поинтересовался он. – Прямо праздник какой-то! В буквальном смысле – пир духа!
– То есть? – пробормотала она.
– Ну автор, автор-то кто? Штраус? Чайковский?
– Кто? А, ну да – Чайковский!.. – улыбнулась она.
– Я сразу догадался – только у Чайковского есть эта сказочная гармония… – И Халатов, в расписном бухарском халате (фамилия обязывает!), поплыл дальше по коридору. – Недаром посетители стали заказывать шампанское и устриц!..
Поздно вечером, сидя в такси, которое мчало ее к дому, Алена размышляла над событиями сегодняшнего дня. Во-первых, оказалось, что у нее есть желание заниматься композиторством. Не переигрывать чужие шедевры, а сочинять самой! Во-вторых, оказывается, Вику Селетину чисто по-человечески можно понять…
Дома Алена снова проглядела найденную тетрадь. Теперь, после рассказа Романа, стало ясно, отчего она была заполнена напоминаниями о лекциях, студиях, списками книг, которые следовало прочитать… Вика Селетина изо всех сил старалась соответствовать статусу интеллектуалки. Даже рецепты блюд (Алена теперь это заметила) были какие-то особенные, незаурядные, точно и в кулинарии Вика старалась отличиться.
«Ни пятен, ни потеков, ни жирных брызг на листах… – размышляла Алена. – Что это значит? Обычно тетради и книги с рецептами все испачканы и захватаны – ведь хозяйка все время заглядывает в них на кухне. Здесь же ничего подобного нет… То есть – Вика собирала кулинарные шедевры, но ни одного из них не приготовила!»
Ирма Ивлева (без сомнения, это была она) кружилась на одной из страниц в вихре танца – вот он, этот вихрь, изображенный в виде расходящейся спирали… Ирма Ивлева была подругой Вики. Ирма Ивлева, знаменитая и модная танцовщица, о которой даже собаки на улице знали… Лариса Викторовна вскользь упомянула, что у Вики не было способностей к танцам. То есть даже Лариса Викторовна это осознавала! Завидовала ли Вика Ирме? Может быть. Дочь знаменитого хореографа, не способная к танцам… Вика старалась компенсировать это чем-то другим – пыталась изучать философию, теорию искусства и все такое прочее, где необязательно делать головокружительные па. Но тем не менее не преуспела и там.
«Вика любила детективы в пестрых обложках и могла сто раз пересмотреть «Иронию судьбы» – вот как охарактеризовал ее Роман. Бедная Вика… Бедная не потому, что не могла понять Джойса с Кафкой, а потому, что была постоянно недовольна собой! Это ж кто угодно руки на себя наложит…»
Чем дальше, тем сильнее Алена убеждалась в том, что Вика ушла из жизни потому, что никак не соответствовала тем идеалам, которые вдалбливались в нее матерью и ее окружением. Она, Вика, даже «подругой гения» не могла быть, потому что ее Селетин – обычный инженер-строитель, работяга! И не важно, что он сейчас исполнительный директор «Стройтехпроминтекса», все равно он для них оставался работягой, технарем!
«Потому она и влюбилась в Ратманова! В такого особенного, известного – с ореолом мученика, страстотерпца, защитника родины! Почему же Ратманов не удержал ее от последнего шага, почему не остановил – в конце концов, он умный, проницательный человек (о душевных качествах речь сейчас не идет), он прекрасно осознавал ситуацию! Бедная Вика, вечное дитя – в поисках себя самой… Почему он не остановил ее?!»
* * *
Серафима вытащила из кипящей воды капустный лист, положила его на тарелку. «Какой огромный! – озабоченно подумала она. – Надо отрезать половину, остальное оставить на завтра. Или даже две трети!»
Серафима подкорректировала капустный лист до размера квадрата семь на семь сантиметров и слегка сбрызнула его соевым соусом. «Нет, это тоже лишнее…» – тут же брезгливо подумала она и сполоснула капусту водой из-под крана.
Теперь зеленовато-желтая, полупрозрачная, холодная, отдающая сыростью (так обычно пахнет в подвалах старых домов) масса лежала перед ней на тарелке… Только тогда Серафима приступила к трапезе. Медленно, с достоинством отрезая крошечные кусочки, она съела капустный квадрат.
Потом выпила полстакана холодной воды. Все последнее время она ела и пила почему-то только холодное. Она считала, что горячие продукты вызывают ненужный аппетит и вообще подогретая еда – это прерогатива обжор, а она, Серафима, держит себя в жестких рамках. Любовь к Николя обязывала…
Тот пришел в половине второго ночи, злой и усталый, сразу лег спать.
Серафима легла рядом и при свете ночника принялась разглядывать его. У Николя были ровные черные брови, чуть приподнятые к вискам – это придавало его лицу немного высокомерное, гордое выражение. Коричневатые тени вокруг глаз. Длинные, почти девичьи ресницы, они сейчас чуть подрагивали – вероятно, Николя снился сон. «Что тебе снится? – завороженно подумала Серафима. – Если бы знать, о чем ты думаешь… Думай обо мне, думай только обо мне, милый…»
