с «Повестью временных лет», а может, и с другими, не известными нам летописями.
– Интересно, кто же он был – Даниил Заточник?
– Вы задали вопрос, на который до сих пор нет ясного ответа. У меня есть своя версия, судите, насколько она достоверна. Сам Даниил Заточник называл себя холопом, однако вряд ли он придавал этому слову узкое, специальное значение – вероятней, что он просто хотел подчеркнуть свое зависимое положение. В другом месте он пишет о себе: «всякому дворянину имети честь и милость у князя». Но и здесь надо учитывать, что в тринадцатом веке дворянином мог назвать себя любой представитель княжеской дворни. Одни исследователи относили его к дружинникам, другие предполагали, что он не имел устойчивого социального положения, а был княжеским «милостником» – то есть человеком, зависимым от милости своего князя. Это предположение кажется мне наиболее соответствующим истине. Близость к князю позволила Даниилу Заточнику хорошо ознакомиться с книжной культурой, она же определила и стиль «Моления», представляющий собой сочетание книжного и скоромошьего элементов – даже по отношению к самому князю, не говоря уже о боярах, женщинах и монахах, у Даниила проскальзывают едкие, иронические нотки. Не каждый «милостник» мог позволить себе такое…
Я чувствовал, Тучков осторожно подводит меня к своей версии, но пока я не мог даже предположить, в чем она состоит.
– Вместе с тем знакомство с «Молением» доказывает, что до того, как Даниил стал «милостником» князя, он хорошо изучил быт и язык простого народа, характер социальных отношений. Короче говоря, это уникальное произведение, не зря на протяжении столетий оно пользовалось огромным читательским интересом. И возникает естественный вопрос: мог ли создать такое совершенное произведение человек, впервые взявший перо в руки? Я уже говорил, что в одном месте Даниил Заточник дословно процитировал запись из «Летописца Переславля-Суздальского». Может, он был у него под рукой? Но такое невозможно в заточении. Не вернее ли будет предположить, что он привел эту цитату по памяти? А если так, не был ли он тем самым летописцем, который написал переславскую летопись? Ее записи обрываются 1219 годом. Не тогда ли и сослан был за какое-то прегрешение против князя Даниил Заточник?
Как ни готовился я услышать от Тучкова самую неожиданную версию, она все равно меня удивила.
– Представим, вы правы, – неуверенно сказал я. – А как вы объясните, что послание осужденного князем Даниила получило такое широкое распространение?
– Это обстоятельство лишний раз доказывает мою версию, – подхватил Тучков. – На протяжении всего «Моления» Даниил просит о подачках с княжеского стола, подчеркивает свою нищету и убогость. Человек незаурядный, образованный – и вдруг такое самоуничижение. На мой взгляд, тут много от лукавого. Даниил не так милости просит, как пародирует тех, кто пресмыкается перед князем, дает ему дурные советы. Из текста можно понять, что князь принял какое-то неправильное решение: «Не корабль топит человеки, но ветр; тако же и ты, княже, не сам владееши, в печаль введут тебя думцы твои». Даниил, возможно, прямо сказал князю об этой ошибке, за что и поплатился. Но потом князь понял правоту Даниила, а получив его послание, убедился, что этот талантливый человек по-прежнему верен ему, поддерживает сильную княжескую власть. И вернул Даниила из ссылки, а заодно поспособствовал распространению его послания, которое, видимо, отвечало княжеским интересам.
Версия краеведа Тучкова все больше начинала казаться мне правдоподобной. Но если Даниил Заточник был прощен князем и вернулся в Переславль, почему он не продолжил свою летопись?
Тучков словно дожидался этого вопроса:
– В мае 1220 года здесь, в Переславле, у князя Ярослава Всеволодовича родился сын – будущий Александр Невский. Можно предположить, что Даниил Заточник, как талантливый и образованный человек, стал учителем, наставником будущего героя. Еще в прошлом веке была высказана очень интересная версия, которая косвенно может подтвердить мое предположение. Сейчас эту версию даже не вспоминают, но, на мой взгляд, она достойна самого тщательного изучения. Дело касается еще одного памятника древней русской литературы – «Слова о погибели Русской земли», в котором также упоминается имя Ярослава Всеволодовича. Солнечным гимном, воспевающим Отечество, называли это произведение, маленькой «Илиадой» и единственным на протяжении столетий памятником европейской литературы, в центре которого не герой, а само государство. Вспомните, как поэтично и торжественно оно звучит…
Тучков перевел дух и каким-то особым, приподнятым голосом, глядя на стоящий перед нами Спасо-Преображенский собор, процитировал начало «Слова о погибели» в переложении на современный язык:
– «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!..»
Догадываясь, что меня ждет еще одно неожиданное откровение, я весь обратился во внимание.
– Впервые «Слово о погибели» было обнаружено в рукописном собрании псковского Печерского монастыря и опубликовано исследователем Лопаревым в 1892 году. После первого названия в рукописи пятнадцатого века стояло второе – «О смерти великого князя Ярослава», однако рассказа об этом в рукописи нет, а следует житие Александра Невского. И уже совсем недавно, после войны, известный собиратель старинных рукописей Малышев обнаружил в Риге список шестнадцатого века, который имел общее название «Житие блаженного великого князя Александра Ярославича всея Руси Невского». Так вот, Лопарев высказал предположение, что некогда существовала трилогия, написанная одним автором и состоявшая из трех частей: собственно «Слова о погибели Русской земли», повести о смерти Ярослава Всеволодовича и жития Александра Невского. Мнение это опровергали разные ученые, и в основном их возражения были построены на ошибке, якобы допущенной псковским переписчиком. Но так ли было на самом деле? Вспомним битву на Липице, когда Ярослав Всеволодович выступил против новгородцев. Не это ли обстоятельство и послужило причиной тому, что в Пскове или Новгороде, где переписывалась рукопись, рассказ о смерти князя, боровшегося с новгородцами, был исключен?
– Ну, и кто же был автором этой несохранившейся трилогии? – спросил я Тучкова, уже догадываясь, к чему он клонит.
– Все он же – Даниил Заточник, – подтвердил краевед мою догадку. – Можно предположить, что он написал повествование о Ярославе Всеволодовиче в расчете на то, что князь, погибший в Орде, будет причислен к лику святых, но этого не случилось, и со временем рассказ о смерти Ярослава выпал из трилогии. Вероятно, тогда же потерялась и концовка «Слова о погибели Русской земли», которая логически была связана с рассказом о смерти Ярослава. Наконец, переписчик шестнадцатого века увязал «Слово о
