грустно покачал головой.
– Я уже вижу, что запоздал с предупреждениями. И быть может вы правильно делаете, что не хотите оставлять своего Карла. В конце концов, побитую кастрюлю не накрыть обычной крышкой, верно?
– Вы про меня? – спросила Хульда и хотела было возмущенно возразить, что она – не побитая кастрюля, но потом подумала, что в словах Берта, возможно, есть зерно истины, пусть даже прозвучали они грубовато. Хульде было свойственно попадать в щекотливые ситуации, ее влек риск – разве не это отталкивало ее от Феликса? Феликс твердо знал, кто он и чего хочет, а Хульда отличалась непостоянством, и мысль об определенности ужасно ее пугала. Не потому ли она чувствовала, что Карл Норт ей близок? Не потому ли, что за стеклами его заляпанных очков скрывались самые грустные глаза на свете, обещавшие так много, стоило в них только заглянуть? – От вас ничего не скрыть, – наконец заговорила Хульда. – Я буду осторожна, обещаю вам.
– Ха! Даже слепец увидит, что вы лжете. – Берт встал, положил на стол несколько банкнот и разгладил одежду. Потом взглянул на карманные часы. – Что ж, по крайней мере, я вас предупредил. А теперь пойдемте, газеты меня уже заждались. Странно, но стоит мне провести несколько часов без них, как я перестаю чувствовать себя собой. Эти черные буквы, которые объясняют нам мир… Мне нравится, когда они рядом. И я переживаю каждый раз, когда оставляю киоск на попечение этого маленького разбойника, сына мясника. А вдруг он случайно подожжет его сигаретой и вся моя жизнь сгорит в ярком пламени?
Тихо рассмеявшись, Хульда протянула Берту руку. Сквозь моросящий дождь они вместе шли в сторону Винтерфельдплац, пока воробей радостно клевал оставшиеся у них на тарелках крошки.
Глава 27
Понедельник, 12 июня 1922 года
Карл споткнулся о горку лежавшего на земле щебня, но равновесие удержал. Выпрямился, огляделся. Участок, на котором располагалась заброшенная столярная мастерская, был обнесен высокой кирпичной стеной. Когда-то здесь кипела жизнь – в детстве Карл часто шатался по округе, поэтому хорошо помнил визг пилы, помнил опьяняющий запах сухого дерева и клея…
Но сегодня окна мрачно таращились на город своими пустыми глазницами. Тишина подобно серым тучам, омрачающим день, висела над крышей заброшенной столярной мастерской. Эта мастерская, как и многие другие небольшие предприятия, не пережила войну и была вынуждена объявить себя банкротом. С тех пор здание пустовало.
«Или почти пустовало», – подумал Карл, когда из окна до него донеслись веселые детские голоса. Он в нерешительности остановился и услышал позади шаги Пауля Фабрициуса, которого сегодня взял с собой. Они договорились, что Фабрициус будет вести допрос, а Карл постоит в сторонке и вмешается только если возникнет необходимость. Карл очень рассчитывал на своего помощника, а точнее – на его умение разговорить кого угодно. Впрочем, Карл не особо надеялся, что уличная проститутка, якобы знавшая Риту, скажет что-то важное. Однако ее заявление нужно для дела, поэтому Карл уступил своему честолюбивому помощнику и отправился с ним в заброшенную столярную мастерскую.
Дневник Риты он уже прочитал от корки до корки. Поначалу читал нерешительно, но с каждой страницей увлекался все сильнее, словно от неуверенного почерка исходило какое-то притяжение. Потом он провел небольшое расследование. Согласно личному делу, хранящемуся в лечебнице, первые несколько лет Рита Шенбрунн была образцовой медсестрой, одной из лучших в учреждении – самоотверженной, преданной делу.
Но потом кое-что произошло. Умер пациент. Видимо, его смерть наложила на Риту глубокий отпечаток – пробудила сомнения, заставила колебаться. У нее поубавилось рвения, а со временем оно и полностью иссякло. Или все пошло под откос после смерти ее близких?
Дальше Карл зашел в тупик – но в голову ему закралось крошечное подозрение, что гибель Риты могла быть как-то связана с работой в лечебнице, с больными, за которыми она ухаживала. А вдруг, спросил себя Карл, она кого-то подвела? Вдруг оплошала, допустила ошибку, и кто-то затаил на нее злобу? Может, за это ей пришлось расплачиваться своей жизнью?
– Чего стоим, шеф? – разнесся по округе нетерпеливый голос Фабрициуса. – Давайте выкурим этих крысят из норы.
Карл в очередной раз почувствовал, что начинает злиться на своего помощника. Этот паренек, которому нет еще и двадцати пяти, вечно ведет себя так, будто у него муравьи в штанах. «А ведь в нашей работе терпение – главная добродетель», – мрачно подумал Карл. Нужно как паук выжидать, пока муха запутается в липкой паутине. Пока кто-нибудь расколется и заговорит. Но Фабрициус вечно куда-то спешит, словно работа в криминальной полиции – это гонка на время.
– Мы не хотим напугать девушку почем зря, – сказал Карл и сурово посмотрел на своего помощника. – Эти дети – бедные души, а не преступники. Проявите немного сострадания, Фабрициус.
Но Фабрициус только беспечно пожал плечами и пнул лежавший рядом кирпич.
– Волки есть волки, – отозвался он. – Шеф, я и не знал, что в глубине души вы такой коммунист!
Покачав головой, Карл повернулся и направился туда, откуда, как ему казалось, доносились голоса.
Фабрициус побрел следом.
Стоило им приблизиться к двери, которая болталась на одной петле, как голоса смолкли. Послышались шарканье и топот, словно обитатели заброшенной столярной мастерской продвигались внутрь дома.
Карл остановился и громогласно объявил:
– Полиция! Не бойтесь, мы вас не обидим. Мы просто хотим поговорить кое с кем из вас.
– Крыс так не поймать, шеф, – фыркнул у него за спиной Фабрициус, а потом прокричал: – Тот, кто с нами поговорит, получит пятерку. Нате, глядите!
Он выудил из кармана монету в пять марок и поднял над головой, а потом наклонился к своему начальнику и прошептал:
– Эти нищие крысеныши не смогут устоять перед деньгами, поэтому запоют как миленькие.
Его уничижительные слова вызвали у Карла волну гнева, но он взял себя в руки: за подоконником показались тени голодных детей.
Некоторое время ничего не происходило. Потом послышались тихие шажочки, и наконец в дверном проеме показался мальчик. Колени его были покрыты синяками и царапинами, а короткие шорты лоснились от грязи.
Мальчик смотрел на полицейских недоверчиво, как маленький зверек на охотников. Потом его взгляд с вожделением скользнул по монете, которую Пауль Фабрициус продолжал держать перед собой, словно приманку. На лице мальчика страх боролся с жадностью – пока последняя не одержала верх.
– Я поговорю! – сказал он и вышел из дома. Подбежал к Фабрициусу и хотел было схватить монету, но тот убрал руку.
– Не так быстро, парень, – произнес Фабрициус голосом наездника, который успокаивает юного, необъезженного жеребца. Карлу оставалось только дивиться тому, как преобразился его помощник: теперь Фабрициус казался добрым дядюшкой, а от его презрения
