когда Сашка уже почти неделю был на свободе.
В письме была приписка: «Сегодня получил телеграмму, что Саша освобожден, но решил ничего не менять. Я очень рад».
Похоже, Костя видел в Сашке юного себя. В детстве Костя был шаловлив и упрям, так что адмиралу Литке приходилось часто его наказывать. И этот метод воспитания очень тяготил младшего брата. Сестра Олли считала, что Костю воспитывают неправильно, и излишние строгости подавляют его личность.
Бывало он целыми днями не разговаривал, настолько обиженным и озлобленным чувствовал себя от такого воспитания.
И теперь не хотел для Сашки такой же судьбы.
«Не надо! — кричало письмо. — Ты также подавишь личность своего сына, как Литке подавил мою».
Но было в письме брата и рациональное зерно. Александр Николаевич и сам замечал те самые детальки, которые складывались в странную мозаику. Все они по отдельности могли быть объяснены рационально, но из было слишком много. Царь вспомнил о том, как поднял из архива неподписанную конституцию дяди Александра. Как Саша вспоминал неопубликованные стихи, того же графа Толстого, как перечислил неизвестные романы петрашевца Достоевского.
Александр Николаевич предпочитал не перечитывать письма с Сашиными пророчествами, написанные во время болезни, это было больно. Но теперь он сделал над собой усилие.
В исторических предсказаниях не было ничего нового, и ничего из них не сбылось. Зато в литературных одно название показалось очень знакомым. Слышал буквально накануне. У Александра Николаевича совершенно не было времени читать художественную литературу, зато Мари считала себя обязанной прочитывать от корки до корки все толстые журналы.
Он ей тогда не сказал об этих письмах, она и так слишком переживала болезнь сына. Но теперь, наверное, можно? И отношения ее с Сашей, кажется, стали теплее, первое время после его болезни было какое-то отчуждение.
Он взял Сашин список литературы и отправился на половину жены.
Мари пила утренний чай в компании Тютчевой и Жуковской.
Красный будуар: шелк на стенах и креслах, картина с изображением юного апостола Иоанна, позолота, изящные белые кариатиды в стиле рококо, вряд ли способные что-либо удержать.
Мари еще очаровательна, хотя родила семерых детей. И изящна, как белая кариатида, даже слишком бела. Румянец на щеках кажется отражением стен.
— Я бы хотел говорить с тобой наедине, — сказал Александр Николаевич.
Мари сделала знак рукой, и фрейлины встали и исчезли за дверями.
Он сел рядом, обнял жену и протянул ей Сашин список.
— Что ты об этом думаешь?
— Саша писал? — спросила жена.
— Да.
— На гауптвахте?
— Почему ты так решила?
Глава 22
Мари протянула руку и взяла с кресла толстый журнал, отдала мужу: «Отечественные записки», январский номер.
— С первой страницы, — сказала она.
Номер начинался романом Гончарова «Обломов».
— Саша прислал мне этот список еще летом, — сказал Александр Николаевич. — Думаю, тогда о романе не знали даже в редакции «Отечественных записок». По крайней мере, не знали, когда принц де Лень, наконец, его закончит.
— Гончаров с Никсой его обсуждал.
— Ну, да, — согласился царь. — Ничего удивительного.
— Удивительно другое, — возразила Мари. — Список очень странный. Например, много романов Достоевского, из которых ни один мне не известен. И нет ничего опубликованного. Даже знаменитых «Белых ночей».
— Мне просто руки выкрутили, чтобы я его вернул!
— Федор Михайлович действительно очень талантлив, у Саши есть литературный вкус. Можно будет для меня переписать его список?
— Бери, — сказал царь.
Она сложила листок и убрала в ящик стола. Но закрывать его не спешила.
— Саша и сам стал прелестно писать, — заметила Мари. — Прислал мне такое очаровательное письмо…
— С гауптвахты?
— Да, — поморщилась она.
— Ты всегда была строга к детям, — заметил царь. — Почему к Сашке так снисходительна?
— Потому что, когда тринадцатилетний мальчик увлекается правоведением и сочиняет конституции — это не причина для наказания.
Александр Николаевич вспомнил, как он впервые увидел Мари четырнадцатилетней девочкой в ее замке в Дармштадте. Детские локоны, милая улыбка, скромность и непосредственность. Она ела вишни, и чтобы ответить ему, выплюнула в руку косточку.
Кто бы мог ожидать, что из очаровательного ребенка вырастет эта серьезная строгая немка с верой, принципами и убеждениями! Просительница за всех, славянофилка и горячая сторонница крестьянской эмансипации. Хуже Кости. Только брат делает это публично, так что его приходится одергивать, а Мари, в основном, в спальне и будуаре.
Кто мог ожидать? Николай Павлович понял про нее все и сразу. Император всегда считал сына несколько слабовольным и порадовался, что у него теперь сильная и энергичная жена.
Александр Николаевич еще любил ее, но все чаще ему хотелось отдохнуть душой в обществе кого-нибудь полегкомысленнее.
Ему всегда казалось, что Сашка пошел в него, а Никса — в мать. Но после болезни и в Сашке прорезалась эта клятая немецкая серьезность. Пополам со склонностью к дерзким остротам.
— Я понимаю, почему Герцен его печатает, — продолжила Мари, — Саша просто хорошо пишет. Хотя у него немного странный стиль: слишком короткие фразы, короткие абзацы, мало определений. Но ты только послушай!
Она достала из ящика конверт, вынула письмо.
— «За окном снова сумерки, и свечи пахнут медом, и трепещет пламя уличных фонарей», прочитала она. — «Только подушечки пальцев ощущают мягкость сафьяна и гладкость бумаги, и скрипит перо». Саш, это стихи почти!
— У него есть и совсем стихи, — заметил царь.
— Эти он никому не приписывает, — возразила она. — А дальше совершенно взрослое письмо. Саш, он гений! Я сначала почувствовала в нем что-то чужое, когда он очнулся после болезни. Слишком странно и непохоже на прежнего Сашу он себя вел. Я радовалась и удивлялась его успехам, но мы не говорили с ним почти. А сейчас он словно мост ко мне перекинул.
— Можно мне полностью его письмо прочитать? — спросил царь.
— Если только не отправишь его обратно на гауптвахту.
— Просит за кого-то? Не за Петрашевского?
— Нет. Думаю, просто не знает, что он в Сибири. А то бы попросил.
— Я хотел его вернуть. Но он же не принимает моего прощения. Он хочет пересмотра дела, считает, что не виновен.
— А это не так?
Александр Николаевич поморщился.
— Ну, не могу же я пересматривать решения моего отца!
Царь вздохнул.
— Не отправлю я его на гауптвахту.
И Мари дала ему Сашкино
