Рейтинговые книги
Читем онлайн «Сглотнула рыба их…» Беседы о счастье - Майя Кучерская

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61

Я поставил диск и понял: нужно обязательно вспомнить, что именно мне снилось, что я видел, я, которому ничего не снилось все эти тысячи лет, только серь и гарь; вспомню – спасусь.

Я сел поближе к колонкам и начал собирать свой сон, перепрыгивая по обрывкам воспоминаний новыми легкими ногами, отнимая у памяти картину за картиной, пока не восстановил всё.

Итак. Сначала я двигаюсь в почти кромешной тьме, хорошо мне знакомой, и оттого двигаюсь уверенно. Поднимаюсь по невидимым каменным, гладким ступеням, нащупываю деревянную резную дверь, жму на прохладную ручку и вхожу. Концертный зал Чайковского, амфитеатр. Здесь всё как всегда – серебрятся трубы органа, мелкие лампочки сверкают на потолке, поблескивают аккуратные колонны лож. Зал пуст. Я – один. И скорбь вот она, опять лежит черной собачкой, привычно грызет сердце. Внезапно в зале темнеет, свет озаряет лишь сцену, она по-прежнему пуста, однако невидимые музыканты, очевидно, всё же вышли – слышится какофония начала, настраиваются инструменты. Я усаживаюсь прилежным зрителем, жду. После краткой паузы начинается музыка. Что-то болезненное, трудное, разорванное, совсем незнакомое, вскоре вступает и хор – тоже невидимый – многоголосый, огромный. Поют по латыни; никаких сомнений – это песнь смерти.

Приговорены и молят Творца о милости, о пощаде, я слушаю и улыбаюсь: никого Он не пощадит. Его же нет, есть случайность, рок, нетерпеливая злоба двадцатипятилетнего уроженца города Луцк Волынской области Головко Василия Олеговича, решившего объехать пробку по встречке, и – пустота.

Хор смолкает, но музыка остается. Звучит порывистое торжество клавесинного барокко. Это совсем старые записи, кое-какие я даже узнаю, дирижеры сменяют один другого, слышится легкий шип иглы.

Я окончательно понимаю: людей больше нет. Все пропали, убиты. Ни единого в городе и на всей планете. Человечество сгинуло в одночасье. Я остался один.

Но не испытываю ужаса. Всего лишь еще один черный камешек подброшен к грузу, что я волоку на себе с того дня, как узнал о гибели сразу всех – все пять человек, вся моя маленькая семья погибла – отец, мать, Нина, Дашенька, Антон, потому что все пятеро уместились в машину. Лобовое столкновение с грузовиком, дольше всех прожил Антоша, еще неделю качался на качельках между жизнью и смертью. Неузнаваемое перебинтованное тельце в трубочках. Один раз он даже пришел в сознание, каким-то чудом разглядел меня, произнес по слогам одними губами: «Па-па». Он едва научился говорить, мы так радовались, была небольшая задержка в развитии, и вот, наконец, наш мальчик начал выговаривать первые слова…

После этого что мне потеря человечества?

Музыка все длилась, начались заслушанные до дыр, впрочем, никогда не надоедавшие баховские кончерто гроссо; после шестого я поднялся и двинулся прочь.

Застывшие посреди дороги машины с полуоткрытыми окнами, серая поземка по Садовому, ветер, качающий рекламный щит с социальной рекламой – «Родите ли?» Никогда. Странное дело, музыка продолжалась, Бах сменился Скрябиным, «Божественной поэмой», она оборвалась, зазвенела вторая Брамса, я не возражал.

Свернул на Тверскую и двинулся направо, к центру. Везде царило то же прохладное тепло недавно оставленных жилищ, замерли автобусы и такси, за высоким стеклом кафе на столе стояли две белые чашечки с недопитым эспрессо, на витринах стыдливо замер полуголый манекен, не успели закончить, переодеть; кое-где в домах еще горел свет, но я знал: там тоже никого. Гибель Помпеи, только, кажется, без катастрофы, все были изъяты из жизни в одночасье, по чьей-то игривой воле. Уж не моей ли? – догадка сверкнула, но я тут же погасил ее, растер каблуком шипящий бычок в снегу.

Я шагал все дальше, отмечая, что даже собаки исчезли, а вот вороны и голуби – нет, летали как ни в чем не бывало, что-то склевывали на асфальте. И желтая синичка присела на крышу автобусной остановки, посидела и упорхнула.

И тут меня осенило: это же мое состояние все эти месяцы, десятки и сотни дней. Мое одиночество, обретшее плоть, и сейчас утратившая последний стыд моя голая пустота растеклись по всему городу, в котором я не люблю больше ни единого человека, захватила землю, на которой я никого больше не знаю и не желаю знать.

У красного особняка музея истории меня ждал сюрприз. Вишнево-гнедой оседланный конь был привязан к чугунной решетке запертых ворот, пофыркивал, а заметив меня, начал переступать тонкими темными ногами и застучал копытом! Тонкий пар поднимался из широких ноздрей. В темной гриве сверкал иней.

Я нащупал в кармане куртки яблоко – протянул, черные губы мягко ткнулись в ладонь. Я отвязал уздечку, вставил ногу в стремя, оттолкнулся и вскочил с неожиданной для себя ловкостью (в юности я ездил верхом, но с тех пор пролегла вечность!). Я не знал, куда хочу, и предоставил выбирать путь моему новому другу. Он пошел резвой рысью, явно радуясь движению, пофыркивая и чуть подергивая от возбуждения головой, повернул на Тверской бульвар, миновав пустынный Макдональдс, поскакал к Знаменке и вскоре уже цокал по Волхонке. Мне стало вдруг весело – как всегда, когда смотришь на мир чуть сверху да еще скачешь на таком красавце. У входа в Пушкинский музей конь остановился. Я дернул поводья, он только сердито тряханул башкой и не двинулся с места. Что ж, понятно. Через несколько мгновений я уже поднимался по ковру парадной лестницы.

Дальше в воспоминаниях зиял провал, кажется, я еще долго бродил по залам, но бессистемно, ничего не чувствуя, – смутно помнились скульптуры, сумрак египетского зала, чьи-то смазанные полотна, просвет вспыхнул внезапно. У картины Питера де Хоха «Больное дитя». Я внимательно вглядывался в потемневшие лица. Мать в красной юбке сидела у колыбели, служанка стояла с кринкой, яркий солнечный свет из окна падал на фаянсовую стену. В глубине комнаты теплился розовый камелек. Зазвучал Шостакович.

Обе женщины оставались спокойны, ребенок спал, разметавшись в колыбели, – его почти не было видно. Я глядел на эту мирную, чуть озаренную тревогой картину и физически ощущал: связь с этими еще недавно неведомыми мне голландками упрочняется, делается неразрывной. Откуда-то я уже знал, у этой муж – скучный лавочник, коллекционер гульденов, у этой – столяр и любит на праздник пропустить чар-ку-другую неразбавленного джина с можжевеловой ягодой и миндалем. Они не смотрят на меня, но я запросто могу войти в их дом, собственно, я уже там, я даже знаю, что эту болезнь дитя перенесет, зато следующая его похитит. Но ни эта, ни даже собственная смерть им не страшна – благодаря живописцу все, включая невидимого дитятю, останутся живы.

В вечности их задержал Питер Хох, о котором я не знал ровным счетом ничего, кроме того, что он родился в Голландии триста с лишним лет назад, а судя по второй картине, висевшей рядом и во многом напоминавшей первую, любил оттенки золотого и неброский домашний быт.

Золотой свет проник в меня и стал разрастаться, оделяя душу новой зоркостью, даря ей новый медленно складывающийся смысл. Смысл этот был подхвачен и окончательно раскрыт симфонией, той самой, восьмой Шостаковича, зазвучавшей как раз в эти минуты, перед Хохом. Я шел по залам дальше, и она распускалась во мне жутким, освобождающим гимном.

Я вышел на улицу, вдохнул морозного воздуха, пахло точно в деревне, свежо, объемно, вот что значит жить без машин, уже стемнело, поглядел наверх – боже! небо вглядывалось в меня тысячью звезд. В щеку ткнулось что-то мокрое, горячее и немного вонючее. Я обнял моего друга за шею и замер.

В ушах уже гремели духовые и ударные, отрезанные человеческие уши, кисти художников, музыкантов, плотников, детские ботиночки, человеческие кости текли в густой реке крови, машина зла работала всё упоеннее, всё быстрей; боль, что я нес в себе, становилась сильнее, снесла кое-как склоченную за два этих года плотину и вскипела. Черный поток отчаяния накрыл меня с головой.

Я очнулся от того, что в окно скреблось робкое зарево рассвета, маленький зеленый стебель пробился сквозь выгоревшую землю и тянулся вверх. Где мой конь? – успел подумать я и окончательно проснулся.

Вот какой мне приснился сон.

Восьмая симфония на диске кончилась, прозвучали последние аккорды тишины, несмелой надежды. Я поднялся, поглядел на стеллажи с нечитанными томами, собрался и вышел из дома.

Город жил привычной суетливой жизнью – по тротуару сновали пешеходы, водители хмуро сигналили друг другу, трамваи позвякивали, девушки слушали что-то в наушниках, молодые люди без шапок, энергичные красногубые дамы, школьники с рюкзаками – и все спешили. Я улыбнулся. Сел на маршрутку, доехал до работы, извинился за опоздание, покружил необходимое число часов по таблицам и поспешил домой.

О, теперь я всегда буду спешить домой.

Восьмая ведет меня. Шостакович, Бах, Брамс, Моцарт ждут меня! Арки сонетов Петрарки тянутся прозрачной чередой! Зеленый снег Брейгеля с тихим жужжанием тает под ногами, охристый воздух Тёрнера напоминает о рае.

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Сглотнула рыба их…» Беседы о счастье - Майя Кучерская бесплатно.
Похожие на «Сглотнула рыба их…» Беседы о счастье - Майя Кучерская книги

Оставить комментарий