Внезапно позади я услышал какой-то шорох. Из-за положения, в каком я сейчас находился, меня мог сбросить с утеса даже пятилетний ребенок. Но, может быть, за мной пожаловал мой четвероногий друг, который решил отомстить за то, что я нарушил его покой? Я быстро перевернулся, держа в руке пистолет и фонарик. Это действительно был козел. Его желтые глаза светились в темноте жутким светом. Но впечатление было обманчивым. Его пригнала сюда только тяга к компании. Или любопытство. Я медленно отполз от края, чтобы он ненароком меня не столкнул, потом легонько погладил его и ретировался. Если так будет продолжаться дальше, то меня этой ночью хватит удар.
Тем временем дождь перестал, да и ветер основательно поутих. Зато туман стал еще гуще. Он буквально окутывал все, так что я не мог видеть дальше собственного носа. Подумал, что стал бы делать Хатчинсон в такую погоду, но постарался побыстрее избавиться от этой мысли. У меня не оставалось сомнений, что свою работу он знал лучше, чем я свою. Я встал так, чтобы ветер дул мне справа, и отправился к замку. Под прорезиненным дождевиком мой последний костюм был совершенно изгажен. Министерство получит большой счет из химчистки.
Двигался я как слепой и чуть было не ударился, головой о стену замка, лишь в последнее мгновение заметив ее. Я понятия не имел, с какой стороны находится вход — справа или слева. Знал только, что эта сторона замка должна смотреть в глубь острова. Чтобы сориентироваться, я направился влево и уже через десять футов обнаружил, что стена сворачивает под прямым углом. Это означало, что я находился на восточной стороне дома. Я начал ощупью пробираться вправо.
Хорошо, что я оказался именно на левой стороне. Если бы я приблизился к замку справа или ветер дул в другом направлении, я не смог бы учуять табачный дым. Табак был не такой вонючий, как в сигарах Дядюшки Артура, а по сравнению с сигарами Тима Хатчинсона его можно было назвать даже приятным, но тем не менее он чувствовался. У ворот кто-то курил сигарету. Я давно пришел к заключению, что приказ, запрещающий курить на посту, придуман неглупым человеком. С таким постовым мне было легко. Меня не учили, как нужно обращаться с горными козлами на краю пропасти, но как бесшумно убрать часового, меня натаскали.
Я взял пистолет за ствол и бесшумно заскользил вперед. И действительно, человек стоял, прислонившись к воротам, — я скорее ощущал, чем видел его контуры, но благодаря огоньку сигареты четко определил его позицию. Я выждал, когда он поднес сигарету ко рту в третий раз и она затлела ярче, что ослабило его способность видеть в темноте, и, сделав шаг вперед, изо всей силы ударил рукояткой револьвера в то место, где, согласно точному математическому расчету, должен находиться затылок нормального человека.
Он начал падать в мою сторону. Я подхватил его, и в этот момент что-то больно ударило меня в ребра. Я позволил ему упасть и удалил предмет, запутавшийся в моем дождевике. Им оказался штык с весьма неприятным острием. К штыку примыкал «энфилд-303». Настоящее военное ружье. Это было больше, чем рядовая мера предосторожности. Наши «друзья» явно стали осторожничать, а у меня не было возможности даже выяснить, как много они знали. Время заканчивалось — как для них, так и для меня. Через пару часов начнет светать.
Я взял ружье и осторожно направился к обрыву, тыкая в землю штыком. Постепенно я так наловчился, что перестал даже спотыкаться. Имея в руках ружье со штыком, можно ощупать землю в шести ярдах от себя и даже точно отметить место, где начинается вечность. Я добрался до конца утеса и пошел обратно, повернув ружье таким образом, чтобы оно оставляло после себя в мягком грунте два параллельных следа, которые оканчивались у конца утеса. Потом я вытер приклад и положил ружье на землю. Когда забрезжит рассвет и караул сменят, то они, надеялся я, сделают правильные выводы.
Часового я ударил не так сильно, как задумывал, так что, когда я вернулся, он уже начал шевелиться и тихо постанывал. Это было даже к лучшему, так как в противном случае мне пришлось бы его нести, а я сейчас был просто не в состоянии это сделать. Я сунул ему в рот платок, и стон прекратился. Конечно, это было не по-джентльменски, ибо человек, страдающий насморком или у которого нос полон полипов, может задохнуться от этого минуты через четыре. Но у меня не было времени водить его к лору. Речь шла о его либо о моем здоровье.
За две минуты мне удалось поставить его на ноги. Он не пытался убежать или оказать сопротивление, так как к этому времени его ноги были опутаны короткой веревкой, а руки связаны за спиной. После этого я ткнул ему в затылок дулом пистолета и сказал, чтобы он двигался вперед. Он повиновался. Метров приблизительно через двести, в конце дороги, я свернул на обочину и, связав ему ноги с руками, оставил лежать. Судя по всему, дышал он без особых трудностей.
Часовых больше не было, во всяком случае — у главных ворот. Я прошел по пустынному двору и подошел к главной двери. Она оказалась не закрыта. Я вошел и тут же проклял себя за то, что не догадался пошарить в карманах у часового — не исключено, что у него имелся фонарик. Должно быть, в холле занавеси были задернуты, так как темнота царила полнейшая. И потому опасность наткнуться на какое-нибудь рыцарское снаряжение и с грохотом опрокинуть его была очень велика. Я вытащил крошечный фонарик, но светлячок оказал бы мне в этом деле большую услугу. Даже поднеся фонарик к своим карманным часам, я не мог различить циферблат.
Вчера с воздуха я обратил внимание, что замок построен с симметричной строгостью правильного четырехугольника, с открытой четвертой стороной. Следовало предположение, что поскольку главный вход находится точно в центре развернутого в сторону моря флигеля, то лестница будет находиться прямо напротив. Также можно предположить, что в холле вряд ли поставят рыцарские доспехи или мечи со щитами.
Так оно и оказалось. Сперва я преодолел десять плоских ступенек, затем лестница раздвоилась. Я выбрал правую сторону, откуда светил слабый луч. Шесть ступенек, поворот направо, еще восемь ступенек, и я очутился в коридоре. Преодолеть двадцать четыре ступеньки и не издать ни малейшего звука! Я мысленно благословил архитектора, который в качестве строительного материала для лестницы выбрал мрамор.
Свет был теперь заметно сильнее. Я последовал в его направлении и вскоре добрался до двери, которая оказалась приоткрыта примерно на дюйм. Вот что я смог разглядеть: часть шкафа, кусок ковра, кончик кровати и грязный сапог. Из комнаты, словно шум далекой фабрики, доносилось храпение. Я толкнул дверь и вошел.
