– Уезжал в отпуск, опаздывал, решил, что документы восстановлю по возвращению, – отрапортовал я без запинки и тени сомнения. – Но я спрашивал у строевика, он ответил: бланков нет. Обещал выписать справку вместо удостоверения.
– Что, в полку нет чистых бланков удостоверений офицеров? – удивился комдив.
– Так точно, нет, – подтвердил Головлев.
– Командир, запомни! Что б я больше к этой теме не возвращался. Добыть удостоверение. Хоть в армии, хоть в дивизии, хоть в округе, – продолжал возмущаться Барин. – Вы позорите дивизию на все Советские Вооруженные силы! В Кремль по справке! Он что у нас, зэк? Ну, чудаки-человеки! Исполнить и доложить. Немедля!
Штабные бледнели, краснели, потели, комдив вновь переключился на меня.
– Ростовцев, каково настроение, как моральная обстановка в батальоне?
– Хуже некуда, товарищ полковник, – брякнул я и нахмурился.
– Не понял? В чем дело? Дома что-нибудь случилось? – закидал меня вопросами полковник.
– Вы же спросили про батальон, о нем и докладываю. Послезавтра в рейд, а нас превратили в отстойник, сплавили из других частей наркоманов и алкоголиков. Еще приписали несколько мертвых душ, из госпиталей не появляющихся. Назначили их командирами взводов. Замкомбата нет, зама по тылу нет, ЗНШ нет, командира разведвзвода нет, замполитов в ротах нет, старшин рот некомплект…
– Стой, стой. Несешь какой-то бред! В отпуске переутомился, что ли? По твоим словам, замполит, батальон не боеготовен. Это что, действительно так? – начал кипятиться полковник, глядя то на меня, то на Головлева. – Командир полка! Почему молчите? Им в рейд на днях, а по докладу замполита сложилась удручающая обстановка!
– Товарищ полковник! – стал давать пояснения в ответ на мою гневную речь командир полка. – Поступил приказ усилить заставы на дороге. Вы же сами сказали, что рейдов больше не будет и боевые действия прекращаем. Конец войне!
– Какое на хрен прекращаем! Конец, говоришь… Отпустите свой конец, за который держитесь, и вернитесь к реальности! Подполковник, вы знаете, что в Гардезе потрепали батальон? У десантников погибли два командира роты. Двое в один день! Как же было организовано управление боем, если ротные погибли? Представляете, какая тяжелейшая ситуация была? Вот и принято новое решение: в связи с участившимися нападениями на посты и гарнизоны возобновить активные боевые действия. На месяц намечено не менее трех операций. Учтите! Езжайте на пересыльный пункт, набирайте лейтенантов. Укомплектовать все должности. Разрешаю выдвигать на вышестоящие должности отличившихся. Приказываю: готовиться к активным боям! А где комбат? – спросил полковник.
– Подорожник болен. В санчасти лежит, – замялся командир полка.
– До такой степени плохо себя чувствует, что на ноги не подняться? – изумился Баринов. – А кто батальон поведет в горы?
Полковые начальники замялись и, смущенные, пожимали плечами.
– Так-так. Понятно! Начался синдром заменщика. Вернуть в строй! Обязательно вернуть! Ему замена когда, замполит?
– В апреле, – доложил я. – В начале апреля.
– Ого! Еще два месяца! Служить и служить! Ко мне на беседу его. Срочно! Доставить хоть на носилках, – распорядился Баринов. – Никакого разгильдяйства не допущу! Я ему усища-то накручу! Ишь, хитрющий хохол!
Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось…
Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом.
– Василий Иванович, что случилось? – испугался я.
– Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня!
– Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! – успокаивал я комбата. – Командир дивизии особо и не орал.
– Да на хрен мне твой комдив! Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем!
Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах.
– Ну что? Не видишь? Ничего не изменилось? – повторил вопрос Подорожник.
Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись, в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем наполовину.
– Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а левый замполит! Ну что смешного? Поругался вчера со своей заразой – «стюардессой», а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот до чего довела меня служба в Афгане! Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать.
– И что вы Наташке сказали?
– Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Sony», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?
– Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина шарманка не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.
– Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая!
Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.
– Никифор, ты чего? – удивился возвратившийся из автопарка Вересков. – Чокнулся?
– Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь – и сразу поймешь.
Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.
– Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! – удивился Марабу.
– Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.
– И что из этого следует? – уточнил Шкурдюк.
– А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, – ответил я.
Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…
– Ты что, крыса? Подонок, убью! – вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.
Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:
– Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, которую ты совершил.
Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.
Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: Бог все видит и шельму метит!
Из тех кадров, что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище – Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.
В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую зеленку, из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву и возвратившемуся в строй (а мы тайно надеялись уйдет в Союз на повышение), генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания.
– Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?
– В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, – ответил Ошуев.
– В рейдовый батальон?
– Так точно. Заполнили вакант.
