Мать, или истец, как она называется в суде, начинает понимать, что ее используют. Если бы не она, не было бы и этого судебного процесса. Если бы не она, ее адвокат не получил бы гонорар. Если бы не она, адвокаты ответчика ходили бы в потертых костюмах с пузырящимися коленями, а не в хорошо отглаженной, сшитой на заказ одежде, стоящей дороже, чем развалюха, на которой она ехала, когда в нее врезался пьяный Блэтти, убивший дочь и ранивший ее саму. О чем здесь спорить? Да, ее используют. Она никому не нужна, о ней никто не беспокоится. Им нужны деньги, репутация и выигранные дела. У них свои интересы. Они даже не замечают, что она сидит в зале суда.
Почти весь день с ней никто не разговаривал. Судья даже не взглянул на нее. Свидетели разговаривали не с ней, а с адвокатами. Присяжные время от времени скептически смотрят на нее с мрачными лицами, словно считают, что она заботится только о личном обогащении. Ей стыдно, когда она ловит их взгляды. Они, должно быть, думают, что она порочная женщина, требующая денег за мертвую дочь. Они правы. Как она может просить денег за своего мертвого ребенка? Это порочит ее дочь и делает ее жадной сучкой, которая способна превратить свою мертвую доченьку в доллары.
Но она уже начала борьбу. Она не позволит, чтобы Блэтти сошло с рук убийство ее дочери. Он заплатит за это, отправится в тюрьму, будет страдать, как страдает она, но адвокат сказал, что этот парень застрахован в национальной страховой компании и не должен платить ни цента своих денег. Каким-то образом полицейские забыли взять пробу на алкоголь. Водитель утверждал, что на мгновение заснул за рулем. Поклялся, что не был пьяным. И ее адвокат сказал, что ответчику не грозит ничего, кроме наказания за убийство по неосторожности.
Мать плакала несколько месяцев. Однажды в отчаянии принялась биться головой о стену. Муж тоже страдал, но не так, как она. Нет, он был крепким человеком и старался ее утешить, но никто не поймет горя матери, потерявшей ребенка, кроме другой матери, пережившей такую же трагедию.
Ее отправили к психотерапевту, и она узнала, что это нормально — иметь чувства, испытывать гнев, боль и беспомощность. Она не спала месяцами. Потеряла аппетит. Муж, видя, как она чахнет, уговаривал ее собраться с силами и пережить потерю. Тем временем сосед сказал, что недавно видел парня, убившего ее дочь, — он пьет пиво в кегельбане и хорошо себя чувствует.
Она со своим адвокатом почти два года ходила по судам, рассматривавшим показания экспертов и ходатайства страховой компании. Страховая компания пыталась выиграть у ее адвоката, предъявляя массу непонятных и бесполезных технических сведений. Адвокат страховой компании, педант с самодовольной улыбкой, при снятии показаний под присягой задавал ей кучу вопросов. Он заставил ее расплакаться, а потом лицемерно извинился. Он хотел знать, сколько денег она хотела бы получить за убитую дочь, но ее собственный адвокат посоветовал не отвечать на этот вопрос. К тому времени как он закончил, она чувствовала себя клещом, высасывающим деньги, потому что его вопросы были несправедливыми. Он пытался заставить ее признаться, что она не помнит подробности происшествия, или выехала на полосу встречного движения, или что могла избежать столкновения, — одним словом, настаивал на том, что это была ее вина! Она виновата в том, что дочь умерла! Адвокат Блэтти пытался заставить ее почувствовать себя виноватой.
Ее адвокат сказал, что она не слишком хорошо показала себя во время дачи показаний, и она понимала, что он прав. Она плакала, кричала адвокату страховой компании, что тот старается сделать из нее лгунью. Потом ей было стыдно. Ее адвокат предупредил, что, если она будет так же вести себя на свидетельском месте во время судебного разбирательства, дело будет проиграно.
В зале суда ей было страшно. Что, если ей не удастся сдержать свой гнев? Что, если она разрыдается у всех на глазах? Блэтти глядел на нее в упор — она же не могла заставить себя посмотреть на него. Не могла поднять глаза на присяжных. Она не знала, как себя вести. Очень скоро адвокат вызовет ее на свидетельское место, и ей нужно будет давать показания о несчастном случае и своей маленькой дочурке. Ей хотелось, чтобы рядом был муж, но он на работе. У них скопились неоплаченные счета. Счет за похороны. Счета за больницу — ее и дочери, прежде чем она умерла. А после несчастного случая — это не был несчастный случай, но все называли его так, даже ее адвокат, — она была не в состоянии работать и уволилась. Им нужны были деньги.
Да, конечно, перед судебным процессом страховая компания предложила уладить вопрос — адвокат сказал, что речь идет о ста тысячах долларов. Судья заявил, что все стороны должны собраться вместе и обсудить решение. Она присутствовала на встрече. Там был ответчик вместе с улыбающимся адвокатом страховой компании, а все обсуждение свелось к тому, что компания предложила еще сто тысяч, — всего получилось двести тысяч долларов. Это привело в бешенство ее адвоката. Он заявил, что это смешно, что они пытаются выйти сухими из воды, не ответив за очередное убийство. Они уже убили маленькую девочку и теперь хотят замять дело за жалкие двести тысяч, в то время как дело стоит не менее двух миллионов. Он напомнил ей, что все дела в стране, в которых речь шла о погибших девочках, приносили два миллиона и больше. Ответчики пытались обмануть ее.
Она пришла домой, рассказала все мужу, и они решили, что будут полагаться на мнение адвоката. Ему виднее. Она опять плакала и не могла уснуть — вспоминала слова адвоката о том, что «дела о погибших девочках приносили два миллиона», как будто речь шла о продаже скаковой лошади, как будто ее доченька была вещью, которую можно продать на аукционе. Ей нужна справедливость. Она хотела, чтобы Блэтти заплатил. Она хотела, чтобы кто-то почувствовал то же, что она: потерянность, безграничную скорбь, беззащитность. Она чувствовала себя так, словно жизнь подошла к концу, считала, что единственная уготованная ей справедливость — иски, которые предъявлялись ей в судах, ложь в зале суда, отчужденность обезличенного закона, который не знал ни ее, ни мужа, ни покойной девочки и не имел ни малейшего желания знать их.
Судья даже ни разу не улыбнулся ей. Судебные чиновники — секретарь, стенографистка и приставы — ни разу не поговорили с ней. Присяжные в холле проходили мимо нее, не кивнув и даже не посмотрев в ее сторону.
Теперь ее вызывают на свидетельское место. На ней черное платье, которое она надевала на похороны своей матери и маленькой дочурки. Она не накладывала косметику, потому что адвокат сказал, что не следует быть слишком привлекательной. Она не поверила ему, когда он говорил о ее привлекательности. Она перестала быть красивой с того дня, как умерла дочка. Она подошла к свидетельскому месту в туфлях на низком каблуке, села в кресло и постаралась принять соответствующий вид. Она знала, что люди внимательно смотрят на нее, оценивая, делая выводы: какой она была женщиной, какой матерью, лгала ли, виновата ли в смерти дочери и не пытается ли воспользоваться трагической ситуацией, чтобы получить кучу грязных денег. Но адвокат сказал, что деньги — это единственная справедливость, которой можно добиться. «Холодные, мертвые деньги, — думала она, — за холодного, мертвого ребенка — это все, что может предложить закон».
Она знала, что адвокат задаст множество вопросов о том, как погибла девочка, что она делала, как они вместе смеялись и играли. Она должна поделиться с присяжными — совершенно чужими людьми — самым сокровенным — воспоминаниями о своих отношениях с девочкой, о молитвах, которые она читала на ночь, о том, кем ее дочь хотела стать, когда вырастет: может быть, великим ученым, может быть, врачом или кем-то, кто сделает жизнь лучше, например, учительницей. Да, наверное, учительницей.
Ее девочка была веселой и жизнерадостной. Учителя говорили, что она умный и красивый ребенок. Женщина думала о Боге. Если существует любящий Бог, почему он забрал у нее ребенка? Какие грехи, какие ужасные ошибки она совершила, чтобы так страдать? Иногда ей хотелось умереть, и тогда она готова была выпить сразу все таблетки, которые выписал врач. Что толку жить? На земле ей была отведена роль матери, но у нее отняли ребенка. Возможно, в глазах Господа она не заслуживала того, чтобы жить. Возможно, если она умрет, то соединится с доченькой, и они опять будут счастливы. Как-то раз она рассказала об этом мужу и тут же очутилась в кабинете психиатра, который делал вид, что понимает все, что ей пришлось пережить.
Теперь на свидетельском месте ей предстоит снова испытать весь этот ужас. Она должна рассказать присяжным все. Кроме нее, некому это сделать. Нужно рассказать, как все произошло, — ради дочери. И, что хуже всего, придется рассказать, что она увидела после катастрофы: кровь, залившую лицо ребенка, и слипшиеся длинные белокурые пряди волос. Она попыталась вытащить девочку из автомобиля, но у нее самой были сломаны нога и ребра. Она потянулась к дочери, но закричала от боли. Она не могла двигаться, а изо рта ее малышки вытекала пузырящаяся кровь. Потом она потеряла сознание и не помнит ничего до того момента, как очнулась в больнице. С ней был муж, и первое, что она спросила: «Как девочка?» — а муж опустил глаза и не ответил.
