– Разве я утверждал обратное? – горько произнес динамитчик. – Нет, я не буду отрицать неэффективность наших сегодняшних методов. Но вот поговорить о перспективе их развития есть смысл. Впрочем, разговор этот долог и «в сухую» его проводить едва ли уместно…
Зеро неотразимо улыбнулся, Сомерсет кивнул – и несколько минут спустя друзья уже сидели в кафе за бокалом грога. Отдав должное крепости напитка, Зеро откинулся на спинку кресла и вновь посмотрел на своего собеседника с доброжелательной снисходительностью.
– Значит, «слепые, неприцельные методы» претят вам, мой мальчик? – сказал он. – Но война именно такова. Наша война, сэр, не щадит ни женщин, ни детей, ни города, ни их мирных обывателей. Только поэтому мы и должны вселять ужас. И если потребуется взорвать детскую коляску, газетный лоток, экскурсионный пароход, мусорный бак, парламент империи зла и все ее население, поголовно виновное в угнетении трудящихся, – о, на это я готов пойти не ради личных интересов или чувства мести, нет, – при этих словах лицо Зеро буквально засияло от гордого осознания собственной правоты, – но исключительно для того, чтобы посеять в обществе панику и ужас. Что поделать, если иными путями невозможно ввергнуть общество в пучину светлого будущего. Вы как человек современных взглядов, вероятно, не входите в число ортодоксальных верующих?
– Сэр, я верую в ничто, – ответил Сомерсет.
– Можно и так, – с некоторым сомнением, но по-прежнему дружески продолжил Зеро. – Думаю, вам по силам осознать нашу концепцию. Человечество – не субъект, но объект; поэтому во имя триумфа гуманизма мы сражаемся против королей, министров, парламентской оппозиции, церкви, а также находящихся у них на службе вооруженных сил вроде армии и полиции. Нам ли, мне ли при таких обстоятельствах уповать на избирательные, точечные действия? Возможно, вы полагаете, сэр, что наша организация должна вести индивидуальный террор: против королевы, против коварного главы левых Гладстона и несгибаемого представителя правого лагеря Дерби, против лавирующего между ними пронырливого Гранвилла[44]. Но это было бы ошибкой! Мы воздействуем непосредственно на народную массу, так сказать, на ее плоть и кровь. Вот вы, мой друг, когда-нибудь имели возможность наблюдать простую английскую служанку?
– Ну разумеется, сэр! – воскликнул Сомерсет, предельно изумленный вопросом.
– Да, конечно: вы, светский человек и служитель муз, имели возможность изучить этот типаж, – вежливо согласился заговорщик. А пока его друг открывал и вновь закрывал рот, пытаясь понять, что же именно было сейчас сказано, развил свою мысль: – Типично английские черты лица, замечательная фигура, аккуратность и умелость… безупречно белый чепец, столь же безупречные манеры… Ее межклассовое положение. Сама ситуация, когда юная девушка из-под крыши родительского дома переходит в дом своего работодателя – и, безусловно, она может пленить его сердце… во всяком случае, у нее есть такая возможность, даже если она ею не пользуется. Ах, я всегда питал слабость к английским горничным. Не то чтобы у меня были основания с пренебрежением относиться к другой категории домашней прислуги, например к нянечкам. Ведь они работают с детьми, а следовательно, представляют собой важный объект приложения сил для нашей работы, потому что дети – и в самом деле «болевая точка» общества…
На губах Зеро появилась мудрая, задумчивая улыбка. Потом динамитчик встряхнул головой – и взгляд его вновь сконцентрировался.
– Все не совсем так, как вы подумали, – мягко произнес он. – Сейчас, сэр, я объясню вам, о чем идет речь – и чем могут помешать в нашей работе женщины и дети. Опаснейшие это существа, должен сказать. Ну так вот: дело было несколько недель назад. Бомбу к взрыву подготовил я сам…
И Зеро, свободно расположившись в удобном кресле, продолжил свой рассказ.
* * *
…Бомбу к взрыву подготовил я сам, а поместить ее на заранее выбранном месте должен был один из наших самых надежных агентов, некто МакГуайр. Человек рыцарственной отваги, но, увы, не сведущий в механике. Этим и диктовалась необходимость нашей встречи: надеюсь, не нужно напоминать вам, насколько важна для взрыва точная работа часового механизма. Мы встретились с МакГуайром за обедом, в отдельном кабинете ресторана при Сент-Джеймс холле; там, должен вам сказать, отличная кухня… впрочем, неважно. Я тщательно выверил часовой механизм, так что бомбе предстояло сработать ровно через полчаса. За это время агент с лихвой успевал добраться до нужного пункта, хотя он и был не близко: у него при всех обстоятельствах осталось бы в запасе изрядное количество минут. Это, согласитесь, необходимая мера предосторожности – пусть взрыв лучше произойдет чуть позже, но точно в назначенном пункте, чем чуть раньше, прямо в руках нашего агента… а больше никого вокруг, может, и не окажется.
Бомба была спрятана в гладстоновском саквояже[45], при раскрытии которого взрыв произошел бы мгновенно, вне зависимости от работы часового механизма. МакГуайр был явно раздосадован этим обстоятельством, прежде ему не сообщенным. Он указал – причем вполне разумно – что такая конструкция лишает его возможности при угрозе ареста метнуть чемодан под ноги своим, гм, оппонентам; то есть метнуть-то его в любом случае было можно, однако при этом не произошел бы взрыв. Однако я уже не стал вносить изменения в конструкцию, в сильных выражениях воззвал к патриотизму МакГуайра, налил ему крепкого виски – и направил бомбиста по дороге славы.
Нашей целью был памятник Шекспира на Лестер-сквер. Замечательная мишень: даже не столько из-за самого драматурга (хотя он тоже заслужил свою участь – ибо, будучи носителем совершенно отвратительных политических взглядов, тем не менее продолжает считаться эталоном культуры белой расы и, главное, кичливой англо-саксонской империи[46]), а потому, что в непосредственной близости от монумента всегда толпится масса народа. Причем самого разного народа: няни с малолетними детишками, мальчики-рассыльные, унылые барышни из необеспеченного класса и немощные старики из всех классов общества. Словом, подходящий материал. Такой, который способен возбудить всеобщую, именно всеобщую жалость, растерянность, бессильный гнев – ну, то, что нам и требуется.
Когда МакГуайр вышел на площадь, его сердце разгорелось благородным чувством близкого триумфа. Никогда прежде он не видел, чтобы вокруг памятника собиралось столько людей. Дети и подростки в свойственной их возрасту беззаботности носились туда-сюда, прыгали, вопили на множество голосов и играли в разнообразные игры. Старый ветеран сидел на чугунной скамейке возле самого постамента: негнущаяся после ранения нога выпрямлена, на груди – проклятые медали за службу в проклятой английской армии, поперек колен – деревянный костыль. Короче говоря, лучше и быть не может: вся империя, виновная в бесчисленных преступлениях, собралась сейчас здесь. И вот теперь она получит сокрушительный удар в самое уязвимое место.
Возрадовавшись тому, что совсем вскоре он станет орудием Судьбы, МакГуайр решительной походкой двинулся к подножью шекспировского памятника. Внезапно его опытный взгляд выделил в пестрой беззаботной толпе крепкую фигуру полисмена. Дюжий страж порядка, обманчиво не обращая ни на что внимания, на самом деле настороженно посматривал по сторонам.
МакГуайр замедлил шаг и вновь, теперь уже с особым чувством, окинул взглядом праздную толпу. И тут же (ведь он и правда был опытным человеком) обнаружил, что там и сям посреди нее можно заметить людей, чья беззаботность наиграна. Крепкого сложения мужчины, которые вполне могли быть молодыми отцами семейств, выведшими своих отпрысков на прогулку… но могли и не быть. Подростки старшего возраста, довольно уместно смотрящиеся среди веселящихся вокруг монумента школьников – это в самом деле подростки или юноши мальчишеской внешности, но решительные, жилистые и прошедшие полицейскую выучку? Да и тот пожилой солдат – действительно ли он такой инвалид, как старается показать?
Мой отважный товарищ остановился. Ему уже стало ясно, что едва ли не половину в толпе составляют агенты полиции: мужчины и женщины, старики и дети. Все они медленно фланируют или вприпрыжку носятся по площади, с обманчивой бесцельностью стоят возле скамеек и кустов, перекрывая пути отхода… некоторые из них оживленно разговаривают друг с другом (притворяются!), другие изображают усталость (тоже притворяются!) или равнодушие (тоже притворяются, усыпляют бдительность!)…
Макиавеллевский план правительства Гладстона открылся перед МакГуайром во всем своем коварстве. Эта площадь, казалось бы, самой природой предназначенная для того, чтобы совершить на ней террористический акт, на самом деле – адская ловушка для динамитчиков! О, какая гнусная измена!
