— Да, Веласкес, Гойя и…
— Но не Пикассо. Если я не ошибаюсь, в то время его «Герника» в «Прадо» не выставлялась.
— Пожалуйста, — умоляющим тоном проговорила Тэсс, — про барельеф.
— Я была в «Прадо» много раз, — продолжала Присцилла, — но я специалист по искусству Древнего мира, а не по истории искусств. Поэтому я отослала Ричарда наслаждаться экскурсией по музею, а сама решила провести время в свое удовольствие. В конце концов, мне хочется верить, что я свободная женщина.
— Конечно, ты свободная женщина, дорогая. Как часто ты это доказывала, — добродушно заметил профессор, пожав плечами и отщипнув кусочек сыра.
— Поэтому я поехала по старинным испанским городам, остатки материальной культуры которых так меня интересовали. — Глаза Присциллы затуманились воспоминаниями. — Мерила, Памплона.
— Памплона? Это не там, где Хемингуэй…
— Прошу прощения, Тэсс, представьте, что вы в аудитории мужа. Уважайте лектора и не перебивайте.
— Извините, миссис Хардинг.
— И бросьте свои светские замашки. Я же сказала, что я не «миссис Хардинг». Во всяком случае, не когда вы у меня в гостях. Так вот, — продолжала Присцилла, — в развалинах возле деревень я находила высеченные на камне рисунки, а в одном маленьком музее около Памплоны — даже скульптуру как эта. Старую, с отбитыми деталями, поврежденную временем и природными стихиями. Но такую же, как на этой фотографии. А позже, в моих восхитительных путешествиях, пока я ждала, когда Ричард удовлетворит свою страсть к Веласкесу и Гойе, мне попадались… Я, кажется, вроде Ричарда, все хожу вокруг да около и никак не доберусь до сути дела.
— Так что вам попадалось? — Тэсс заставила себя говорить спокойно.
— Такие же барельефы, — Присцилла передернулась, — высеченные на камне изображения.
— Чего?
— Идола как этот. Они встречались не часто и всегда были спрятаны. В пещерах или гротах.
— Идола?
— Изображения Митры.
Тэсс вскинула голову.
— Что или кто это, черт возьми?
— Митра? — Помедлив, Присцилла устало спросила: — Вы верите в Бога, Тэсс?
— Вероятно, да. Меня воспитывали в католической вере. В юности верила. В колледже было не до этого. А позже?… Да, наверное, можно сказать, что я верю в Бога.
— Значит, вы католичка? — Присцилла прикусила губу и мрачным тоном добавила: — Тогда, боюсь, у вашего Бога есть… соперник.
— О чем вы говорите?
— Древний соперник. Могущественный, могущественней, чем можно себе представить. Его происхождение восходит к началу начал, к истокам цивилизации, корням истории.
— Какого-дьявола?…
— Да, дьявол. — Глаза Присциллы опять потухли, взгляд застыл. — Бог и дьявол. Вот что такое Митра.
— Послушайте, я не вынесу этого! — воскликнула Тэсс. — Вы не знаете, через что мне пришлось пройти. Моя мать убита! Люди вокруг меня погибают один за другим. Через час мне надо встретить друга в Национальном аэропорту. А я напугана. Нет: сказать так — значит ничего не сказать. Я боюсь до смерти.
— Митру? Я вам сочувствую. — Присцилла сжала руку Тэсс. — Если эта фотография… если барельеф на ней — причина ваших проблем, у вас есть основание быть напуганной до смерти.
— Почему?
— Митра, — сказала Присцилла, — самый древний бог, о котором мне известно, а его антипод — самое злобное и мстительное божество.
— Это… — Тэсс затрясла головой, — бред какой-то. О чем вы?… — Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
— О чем? — Присцилла с трудом встала. — Хватит вам смотреть на часы. Мне надо многое объяснить вам, о многом предупредить… и помолиться за вас.
Змея, скорпион и собака
Глава 1
Западная Германия, Рейн
Светофор автомобиля с трудом пробивался сквозь туман, окутавший пустынную проселочную дорогу. Давным-давно, во времена между двумя мировыми войнами, по ней часто ездили рыболовы на велосипедах. Спрятав свой двухколесный транспорт в кустах, они доставали из корзин, прилаженных к рулю, снасти, собирали удочки и по тропинкам, сбегавшим по заросшему деревьями склону, спускались к любимым местам рыбалки. Когда-то на берегу резвились дети. В теплые летние дни матери раскладывали одеяла на густой, сочной траве и раскрывали корзины для пикников, от которых исходил аромат колбасы, сыра и свежеиспеченного хлеба. На отмелях остужались бутылки с вином. Но это было когда-то, а теперь сюда, на берега Рейна, редко кто забредал, и конечно же, не для того, чтобы устроить пикник, потому что ядовитые вещества, растворенные в воде, проникнув в почву, погубили траву и деревья, а вонь с реки перебила бы запах вкусного домашнего хлеба. Не появлялись здесь и рыбаки, ибо ил превратил быстрые воды Рейна в стоячее болото, и вся рыба давно в нем перевелась.
В то время, когда объятая ужасом Тэсс слушала объяснения жены профессора Хардинга, в Германии уже стоял вечер, и машина двигалась в темноте, подпрыгивая на ухабах проселочной дороги. Сидевшие в ней люди не думали ни о пикнике, ни о рыбалке. С горечью смотрели они на голые деревья и чахлые кусты, темневшие в тумане. Все сидевшие в машине, кроме одного, которому было не до того. Дрожа от страха, он бормотал:
— Вам это не пройдет даром! Меня ждут гости! Меня скоро хватятся!
— Вы имеете в виду прием в вашем поместье? — спросил мужчина за рулем и, пожав плечами, добавил: — Ну, гостям придется обойтись без вас, герр Шмидт.
— Да, — поддержал его другой человек, — я им не завидую, им остается только ждать.
— И ждать очень долго, — подхватил третий.
— Скажите, чего вы от меня хотите? — воскликнул одетый в смокинг седовласый человек с узким лицом. — Выкупа? Тогда зачем вы привезли меня сюда? Дайте мне возможность позвонить! Я все устрою! Мой помощник достанет вам любую требуемую сумму денег. И никакой полиции!
— Ну конечно, герр Шмидт, никакой полиции. Это и вам гарантирую, — сказал тот, что был за рулем. — Может быть, позже, но не сейчас. Полиции не будет.
— О чем вы говорите?
— О справедливости, — ответил мужчина с пистолетом, не отнимая его от затылка седовласого господина.
— О наглядном уроке, — добавил другой. — Вот оно, это место. — Он наклонился вперед и, обращаясь к водителю, сказал: — В детстве это было мое любимое место. А теперь посмотри на него! Посмотри, каким оно стало безобразным. Здесь. Остановите прямо здесь.
— Зачем? — воскликнул Шмидт дрожащим голосом.
— Я уже сказал вам, — произнес человек с пистолетом, — чтобы восторжествовала справедливость.
Водитель, ломая ветки, остановил машину в голых, сухих кустах на обочине проселка. Он погасил фары и вышел. Вокруг простиралась, утопая в тумане, пустынная местность, лишенная растительности. Тем временем его спутники принялись вытаскивать из машины упиравшегося Шмидта, отчего рукав его смокинга зацепился за сучок лишенного коры дерева и порвался.
— Вот беда-то, — сказал мужчина с пистолетом. — Какая досадная оплошность.
— Да, жаль, — откликнулся водитель.
Они дошли до края обрывистого берега и заставили Шмидта спускаться по голому склону. Их тут же окутали смрадные испарения, поднимавшиеся от реки, они закашлялись. Охваченный ужасом Шмидт сопротивлялся так яростно, что мужчины были вынуждены тащить его волоком. Его туфли из кожи ручной выделки царапались о камни. Там, где извивавшаяся, едва различимая тропинка становилась слишком крутой, один из них, загораживая луч рукой, подсвечивал дорогу карманным фонариком. На удручающе безжизненном дне обрыва в свете фонарика стала видна прибившаяся к берегу пена, по скованному илом течению медленно плыла тина. Здесь воняло, как в отстойнике, потому что в воду спускали канализационные отходы.
— Проклятье! — вскричал мужчина с пистолетом. — Я же тут плавал! А рыба… рыба была такой вкусной и свежей. Сваренная, она становилась белой-пребелой, мясо ее было нежным, но тушка не разваливалась. Мать вымачивала ее в молоке, а потом вываливала в сухарях…
— При чем тут рыба? — жалобным голосом заговорил Шмидт. — Я ничего не понимаю. Ради Бога, если вы хотели запугать меня, вы своего добились. Я признаюсь! Я испуган до смерти! — Потеряв над собой контроль, седовласый пленник зарыдал. — Сколько вы хотите? Я отдам все! Прошу вас! Клянусь покойной матерью, я заплачу сколько угодно!
— Да, — сказал водитель. — Это верно, вы отдадите все. Вы заплатите.
— Назовите сумму! Назовите сколько! Все, что потребуете! Боже мой, сколько?
— Вы все еще не понимаете, сколько должны заплатить, — сказал один из мужчин. — Ведь это ваших рук дело.
— Моих рук? Но что я сделал?
— Это. — Мужчина с отвращением показал на оскверненную реку. — И хотя не вы один, вам придется нести ответственность вместе с другими.
— Но кто они? — От страха прямая кишка и мочевой пузырь Шмидта не выдержали.
— Такие же, как вы, алчные промышленники, которые гонятся только за прибылью, которым все равно, во что это обходится природе. Миллиардеры, которым ничего не стоит потратить несколько миллионов на то, чтобы вода в реке была чистой, а воздух — неотравленным, они бы и не заметили этих расходов.