С бесконечной нежностью она поцеловала его и тихо ответила:
— И я верю.
Она сидела перед туалетным столиком, тщательно нанося на губы слой яркой помады. Закончив и удовлетворенно оглядев себя в зеркало, запустила обе ладони в густую черноту волос.
— Что ж, неплохо, — произнесла она. — Никто ни о чем не догадается.
Снова придирчиво всмотрелась в свое отражение. Грим на лице был слишком ярок, вызывающе заметен, но это не имело особого значения. Никто ни о чем не догадается.
Распахнув полы длинного неглиже, она принялась рассматривать свое отражение в зеркале.
— Вот вы мне, пожалуй, не очень нравитесь, — заметила она, обращаясь к своим грудям. Приподняла белые, чуть обвисшие округлости, впилась пальцами в мягкую плоть. — Я вас даже ненавижу, — сказала она и нахмурилась. — Почему вы стали такими старыми?
Вздохнула. Затем расправила сведенные в сердитой гримасе брови.
— Ну что ж. По крайней мере они настоящие.
И насмешливо улыбнулась отражению в зеркале.
— Это было так глупо с твоей стороны, Грейс. — Она укоризненно покачала головой. — С чего ты надумала помогать им? Ворвалась как сумасшедшая с этим дурацким крестом и Библией. — Она рассмеялась. — Стоило тебе только подождать чуть-чуть, и я бы управилась с ними сама и была бы полностью в твоем распоряжении. А теперь…
Она запахнула легкую ткань.
— Конечно, это тело не лучшее из того, что могло бы быть, Грейс. Но зато, как я уже сказала, оно самое что ни на есть настоящее. Я уж сумею о нем позаботиться, можешь не сомневаться.
Она встала, подошла к окну и выглянула наружу. Перед ней расстилалась полоса бесконечного пляжа. Такие дни она любила больше всего — непогожие, холодные. Наверное, скоро кто-нибудь пройдет мимо коттеджа; может, это будет какой-нибудь мужчина. Но если и женщина — не важно, ей это все равно. Подумала о лакее, служившем у Грейс, он, правда, ужасно старый, но…
Пренебрежительно фыркнув, она помолчала. Может, на следующей неделе, когда он появится с продуктами…
Она хихикнула, вспомнив выражение полнейшего ужаса на лице Грейс, когда та ворвалась в студию и увидела перед собой падающих из окна Дэвида с его дурой-женой. Она тогда ждала ее, продолжая улыбаться. Грейс — единственное существо на свете, которого она так избегала все эти годы. Вспомнила, как та отпрянула в страхе, выронив из рук и крест, и Библию. На лице ее был ужас. И тут она ворвалась в тело Грейс, ворвалась с криком подлинного триумфа. Это было сладчайшей местью: она овладела ее телом.
Женщина повернулась и выплыла из комнаты. Сейчас ее ждет ужин. Еда доставляет ей немалое удовольствие. К тому же, если поблизости окажется кто-нибудь, она сможет пригласить его к столу, а потом заставит тело Грейс хорошо послужить ей. Этому телу придется заняться такими вещами, о которых сама Грейс никогда и не подозревала.
— Или все-таки подозревала? — усмехнулась она, забавляясь этой мыслью. — Может, ты именно об этом и мечтала все время?
Она рассмеялась, проходя по холлу.
— Поверь, для тебя это было бы гораздо лучше, потому что тебе еще долго-долго придется заниматься тем, что я смогу тебе предложить, милая сестричка.
Отзвуки ледяного смешка Марианны раздались под сводами высоких потолков, когда она стала медленно спускаться по лестнице.
Смертельный номер
Моему дорогому другу Роберту Блоху, напоившему магией наши жизни
Выбор от мага — это прием, при котором зрителю предлагается сделать выбор из предложенных двух или нескольких вариантов, только один из которых заведомо предназначен для него.
ВЫБОР ОТ МАГА
ГЛАВА 1
Осмелюсь предположить, что вам прежде ни разу не доводилось читать истории, написанной овощем. Что ж, она перед вами. Хотя это и не совсем история. Это реальнейшее событие, я сам при нем присутствовал.
Рассказчик и ваш покорный слуга — мистер Овощ.
Мое имя — Эмиль Делакорте. Когда произошли описанные ниже события, мне было семьдесят три года.
Вполне допускаю, что вам не доводилось обо мне слышать, хотя на протяжении трех десятилетий — тридцатых, сороковых и пятидесятых годов — я был известнейшим магом, и называли меня не иначе как «Великий Делакорте». Этот титул я передал своему сыну. О нем-то, я уверен, вы слыхали.
Дела мои обстояли просто замечательно до тех пор, пока в 1966 году со мной не произошло несчастье. «Нарушение мозгового кровообращения», как, может быть, назвали бы это вы, или «апоплексический удар», как склонен называть это я. На мой взгляд, последнее название более благозвучно, хотя ничего благого в этом не было. Напротив, все было, бог свидетель, очень драматично. Для меня, разумеется.
Я находился на сцене и как раз готовился оказаться закупоренным в бойлерном котле (один из лучших моих номеров), когда вдруг сосуд мозга лопнул, лишив мозг притока кислорода. Следствием этого стала гемифлегия,[15] положившая начало процессу превращения меня, как сказано выше, в овощ.
Полагаю, что это зрелище достойная публика нашла небезынтересным. Из обаятельного и утонченного Делакорте (Великого!) я вдруг превратился в придурковатого, нетвердо стоящего на ногах, тошнотворного субъекта, не только напугавшего почтенных зрителей, но и внушившего им глубокое омерзение, так как налицо оказались сильнейший приступ головной боли и рвотные позывы. Это был не совсем тот звучный аккорд, которого требовала моя блистательная карьера.
Вскоре после этого начался перманентный процесс развития паралича, и я получил билет в растительную жизнь. В один конец. Внезапная смерть как следствие апоплексического удара — явление редкое, и мне не довелось узнать счастья отвесить прощальный поклон, покидая сцену жизни.
Вместо этого шалунья-судьба смогла мне предложить лишь предписания доктора ограничить физические и нервные нагрузки, в то время как я мечтал о полном выздоровлении. Четырнадцать долгих лет после происшедших событий я все еще ждал его.
Лишь доброте моего любящего сына я обязан тем, что не очутился в приюте, а был оставлен в его доме — неподвижная фигура, почти постоянно обитающая в кабинете, или, как я предпочитаю называть этот огромный зал, в Палате Волхвований.
Здесь я и сижу — кукла в кресле на колесиках, глядящий обелиск, тень того, кем я когда-то был, статуя, имя которой Бессилие (во всех смыслах этого слова), или, еще лучше, Никчемность на покое. Безмолвная, оцепеневшая глыба, и, как можно было бы ожидать, вполне безмозглая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
