В этот день только досюда и дошел, под конец нарочно затянувши. Не решился помянуть Аракчеева, коснуться Сониного горя.
И когда ковылял к Слоновой улице, где, сказали, ближе всего стаивали вечерами извозчики, то дивился, как быстро пролетел день, как много говорил. Разве когда приезжал к дяденьке после долгой разлуки так бывало. Нынче себя чувствовал, будто и ему Мария Кондратьевна теткой доводится. А Соня самая близкая душа и, наверное, поняла, почему ее не расспрашивает. Знает, что Маркелыч все во Пскове пересказал, что нынче боялся коснуться ее горя. И лицо какое милое — чистое, доброе. А руки проворно двигались, что-то вышивая, но при рассказе о гибели Осипа, о штурме, как ранило, как Филя выхаживал или как толпа смяла на потемкинском празднике, вдруг останавливались с тревогой, с сочувствием…
Ну что же, завтра надо отправиться в Сенат по делам, потом к Михаилу Матвеевичу, а послезавтра можно опять на Пески. Да не часто ли? О том, сударь, здраво сможешь судить, когда увидишь, как послезавтра встретят. Нынче звали скорей приезжать. Неужто в том любезность одна? А тебе самому хочется ли ехать? В том и дело, что хоть сейчас вернуться…
* * *
Едучи в Сенат, Непейцын подумал: «А что стану говорить, ежели Аркащея встречу и он меня окликнет? Придется рассказать, что было с Салтыковым. Но просить у него ничего не стану, довольно графской протекции. А заслуженной пенсии никто отнять не сможет».
Столоначальник, которому сдал бумаги, поинтересовался:
— Для определения вновь в военную службу указ об отставке иметь желаете?
— А почему вы спрашиваете? — ответил вопросом Сергей Васильевич.
— Многие отставные сейчас в службу определяются, как за прошлый год более тридцати новых полков формировано. Вам, как заслуженному подполковнику, могут один из них вверить…
Смолчав о своем увечье, благо чиновник, видимо, его не заметил, как и многие, кому невдомек, что бывают искусственные ноги. Непейцын сказал, что благодарит за полезный совет и что господин столоначальник останется им вполне доволен. А в заключение осведомился, каков же срок сему делу.
— Месяца два-с, как должно в очередь с поданными ранее идти на рассмотрение присутствия.
— А убыстрить нельзя ли?
— И то из уважения к вам… Ну, наведайтесь через месяц.
Неторопливо пошел к Исаакиевскому мосту, направляясь и Академию художеств. Петя сказал, что Иванов нынче там будет… Тридцать новых полков за год! Видно, война действительно близко…
— Славянин? Ты ли? — окликнул кто-то над самым ухом.
«Неужто Аркащей? И не скроешься… Надо обернуться…»
Только что разминувшись с ним, остановил дрожки офицер с черным плюмажем. Слава богу, не Аракчеев. Но кто же? Нижняя часть лица прикрыта стоячим воротником шинели. Видны темные глаза да густущие брови. Но вот отпихнул рукой воротник, и показался смеющийся рот и белый крест Георгия на шее.
— Так и не узнаешь тобой из вод невских спасенного?
— Батюшки! Егор!..
Вместо Академии художеств Непейцын оказался в номере гостиницы Демута, где пристал Властов. Проговорили до позднего вечера. Тут же обедали и ужинали. Но сегодня говорили в очередь — оба торопились узнать друг про друга. Егор командовал 24-м егерским полком, переходившим сейчас от Бьерке на Неман, и отстал от него, чтоб уладить в столичном комиссариате амуничные дела. Только после второго настойчивого вопроса, за что награжден редким для полковника Георгием 3-й степени, скороговоркой ответил, что за дело со шведами при Карстуле, в котором с непрерывным боем прошел восемнадцать верст. И скорей вновь стал расспрашивать Сергея о его ране, о службе, о дяденьке и Филе. А ведь, кроме того, хотелось узнать о товарищах и вслушаться, всмотреться в собеседника, понять, во что оба превратились… Ну, Егор-то оказался хоть куда — скромен, спокоен, добродушен. Только темные глаза да желтоватый цвет лица напоминали о греческой крови, а говор стал совсем русским.
— Ну, как твои недуги? Грудь не болит? — спросил Непейцын.
— Не до болезней стало, особенно с тысяча восемьсот шестого года, как полк свой сформировал и командовать начал.
— А женат ты?
— Как же! Еще прапорщиком в Польше женился. А сейчас уже сын старший прапорщик и на австрийской границе служит. А ты женат?..
— Не случилось еще…
Когда, выкурив по последней трубке, стали наконец прощаться, Властов сказал:
— Соберешься воевать — сыщи меня. Командира нашего корпуса графа Витгенштейна попрошу тебя ко мне зачислить. Вместе все легче…
— А ты полагаешь, будет война?
— Нашему брату с невысокой кочки недалеко видать. Но говорят умные люди, будто все доселе бывшее только запевка тому, что вот-вот начнется, раз полмиллиона французов на нашей границе стоят. Оттого рад особенно, что свиделись. Случится ли еще когда?
— Но ты правда полагаешь, Егор, что я на войне пригожусь?
— Раз верхом свободно ездишь, значит, пригодишься. Тогда каждый честный офицер нужен будет. Ведь не экзерсиции откидывать, а биться придется. И с каким врагом! Французы первые вояки в Европе.
Засыпая в этот вечер, Сергей Васильевич думал: «Вот так судьба! Встретиться в канун отъезда Егора в армию… Не из тех он, чтобы и другу в утешение неправду сказать насчет службы… Ну, а завтра что? К Иванову?.. Но ведь если вот-вот война, то и мне долго тут не прожить и опять с Соней расстаться. Поеду-ка на Пески, а Ивановых не поздно и послезавтра визитировать… Что ж, пожалуй, Кузьму нечего в Ступино отправлять, не просто его оттуда вытребовать в военной спешке… Но Егор каков! Не чета Аркащею, мирному генералу. А взгляд, как в корпусе, открытый, и сам не высох, как тот со злости да от честолюбия. Про эту встречу Соне расскажу… И нечего перед ней об Аракчееве умалчивать, пусть всё знает…»
Снова целый день повествовал он о своей жизни, а дамы слушали. Когда рассказал, как Аракчеев выпроводил его из Тулы и, наградив чином и орденом, определил в вечные городничие, Соня сказала:
— Даже когда как будто старался по-дружески с вами обойтись, то в глубине поступков его низость лежала — угодливость перед государем в прямой ущерб пользе настоящей. Впрочем, знаю, что изредка способен на благодарность и без расчета. Тетушке пенсию ведь он схлопотал, и по высшему окладу.
— Хоть такая польза от него… — заметил Непейцын.
— А вред какой! — с жаром возразила Соня. — Сколько честных людей преследует только за то, что не склонились перед ним, не смолчали, когда бранил или напраслину на них взвел. Сам мелок и злобен будучи, не может представить себе, что иные люди на свете существуют. Я бы предпочла в бедности крайней остаться, а к нему за пенсией не обратилась. На счастье мое, министр нынешний Барклай-де-Толли мужа по кампании тысяча восемьсот седьмого года знал. Сам пригласил, выслушал, на рассказ мой не раз лысой головой качал, добрый немец, и полную пенсию государю на подпись поднес… Ну, продолжайте же вашу историю.
— Как увидите в конце ее, и я более к Аракчееву не прибег, хотя имел в нем надобность, — сказал Непейцын.
И, опять засидевшись на Песках, не заметил пролетевших часов. А когда в сумерках сошел с крыльца, в весенний гулкий вечер, то на душе было так хорошо, как, право, не помнил, бывало ли раньше.
Первые числа апреля, а снегу, что лежал в дороге по оврагам и лесам, здесь не видно. И воздух, воздух какой легкий! Весна!.. Кажись, и к нему весна пришла наконец-то… Так бы шел и шел по сухим мосткам вдоль домиков, в которых уже мало где светились окна… Однако надо сыскать извозчика — экий конец еще добираться. Марфа Ивановна, добрая душа, да и Федор ждут его, не ложатся: она — чтоб предложить поужинать, он — чтоб раздеть. А завтра к Ивановым, послезавтра опять к Соне, а потом к Лужкову. Как славно, что столько хороших людей на свете!..
На другое утро Сергей Васильевич засел за письмо дяденьке. Надобно описать все: и то, как встретили его на Песках, и свидание с Властовым, и что сказали в Сенате, и намерение оставить Кузьму с лошадьми при себе, даже купить городской экипаж. Дело ли извозчиков нанимать, когда свои лошади стоят?
Закончив письмо, Непейцын кликнул Кузьму и наказал прицениться к дрожкам, пусть подержанным, но на вид приличным.
— А как на них усидите? Валки больно, — усомнился кучер.
— Видел, как пожилые господа и барыни ездят? Так, боком, и я сажусь, — ответил Непейцын. — А ты, поди, бережней меня возить станешь, чем городские-то ваньки?
— Оно так-с. Буду приглядывать, — поклонился Кузьма.
Напутствуемый опасениями вдовы, что совсем изведется, каждый день трясшись в город и дома не обедавши, Сергей Васильевич отправился на Дворцовую набережную.
Супруги Ивановы пополнели и поседели, но держались еще прямо, двигались свободно, говорили бодро.
— А где же Петя? — спросила Мария Ивановна. — Опять обманул?
