— Хорошо-хорошо, — легко соглашаюсь играть по чужим правилам, потому что пока не слышала размеры ставок и мне все равно, как играть. — Не буду издеваться. Буду слушать и слышать, только… повторите еще в двух словах, а то я недопоняла многое.
— Повторяю. Нашу квартиру выкупают. Нас переселяют, если у тебя нет другого варианта, в общежития. Но лучше найди другой вариант, потому что в те общежития я ходила и войти не смогла от брезгливости…
— А зачем же тогда нам отсюда съезжать?
— Да потому что сразу обеспечить личной однокомнатной каждого они не могут. А вот стереть нас с лица земли, в случае ссор, очень даже могут…
— Кто это «они»? — тот редкий случай, когда слышу я обращенный ко мне текст, не слышу его — глубина моего понимания не меняется. Дим, хоть ты объясни, о чем речь?
— Короче, по договору, в новое жилье нас вселят, максимум, через два года, пока же всем желающим снимут комнаты в указанном общежитии. — вместо Димки, мне отвечает Волкова. — Все уже дали свое согласие. Представь, как здорово! Своя квартира! Личная! Один минус — через два года. А до этого — или общежитие, или сама найди, где пожить… А потом — отдельная квартира! И район по договору не хуже этого… И люди надежные. Я через прежние связи проверяла — солидная фирма, правительственный уровень, они действительно квартиры дадут… Мы все уже нашли себе варианты, где жить эти два года. Мы со Стасей к сестре переберемся, ты — к маме можешь… Не подводи нас, пожалуйста. Я считаю, нужно поддержать расселение! — последнюю фразу Волкова произносит выдрессировано бодрым тоном, а потом востро косится на дверь — плотно ли прикрыта, и шепчет, — Они здесь всесильные люди, у них все районные власти на подкорме… Нам еще радоваться надо, что не слишком плохие условия предлагают. А договор они точно выполнят — говорю же, серьезные люди. Кидать не станут — не их уровень… Ну?
Дим, ты понимаешь что-нибудь? «Кидать», «уровень»… Перегруз от обилия абсурдности… При чем здесь деньги вообще! Да у меня с этой комнатой, можно сказать, ментальная связь! Она меня в таких ситуациях выхаживала, края таких пропастей в моей душе разверзшейся стягивала и прошивала бережно, пусть неровными стежками, пусть по живому, но откачивала же! На ноги ставила, и я потом, через день, буквально, тупого на ковре валяния, поднималась, оживала, будто и не было ничего, спешила жить, плюя на очередной отказ спонсоров выпускать сборник, или там потные руки предыдущего директора… И теперь я должна отдать эту комнату под какую-то бухгалтерию?
— Марин, на землю вернись! — Волкова мигом постарела-осунулась. Оказывается, предыдущую тираду я почти вслух выпалила. Обстреляла ни в чем не повинную Волкову своей ненормальностью. Огорошила. — Так и знала, что с тобой проблемы возникнут, — досадует. — Да я, если хочешь знать, видеть вас всех больше не могу! Тебе-то что? Для тебя тут ночлежка обычная. А я — тут ребенка воспитываю. А как тут воспитаешь, если у каждой Масковской язык не из того места растет и свое мнение о необходимом ребенку словарном запасе? А Андрей пьет, а Стася видит это. Живем тут, как в бомжатнике!!! — грозные тона отступают и сквозь них прорисовывается умоляющая Волкова, — Ну сама подумай, ну представь — будешь одна жить, со своею кухнею…
— В том-то и дело, что одна. И соли попросить не у кого. И торт Киевский, если привезу, самой придется жрать, словно нравится он мне…
— А ты тортом не попрекай!
Ой, Дим, поругались мы, кажется, с Волковой. Всю жизнь ладили, а тут — такое непонимание. Стыдно! Стыдно за такое падение нравов и нравоучителей, к коим Волкова всегда имела самое прямое отношение…
Впрочем, ситуация, похоже, безвыходная. Если все соседи согласны, то у меня два варианта: или присоединиться, или последней сволочью быть и лишить людей бытовой самореализации.
— Ладно, — говорю, — Раз я вам так не нравлюсь — разъезжаемся! Еще не хватало навязываться! Вот придумаю, куда смыться, и тут же уеду…
— К маме езжай, — давит Волкова, чтоб ускорить процесс расставания.
— Вы же знаете, этим людям я звоню только, когда у меня все хорошо. — невольно завожусь и снова становлюсь на дыбы…
— Тоже мне, отношения с близкими! — кривится соседка.
— Именно такие отношения, — отстаиваю свое, — И именно потому, что это самые любимые и близкие мне люди. Никогда не позволю взвалить себя на их нервы. И не вздумайте сами звонить! Это и нервы оборвет и меня не спасет. /Наши матери старятся раньше, чем мы взрослеем и становимся в состоянии заботиться о них…/ Поэтому единственное, что мы можем сделать, это снять с них заботу о нас.
— Но хоть просто пожить-то ты у них можешь? — Волкова совсем моей философией не воодушевляется и примитивно клонит свое
А я, для прикола, представила, как приеду к маме. Врать не смогу. Не умею ей врать! Кому угодно могу, а ей — нет. Вывалю всю свою душевную гадость… Засорю им чистоту своим Димкою. Разобью гармоничность и размеренность…
— «Просто пожить» можно у чужих людей. — говорю Волковой, — А родные, на то и родные, что живешь не «у них», а «с ними», то есть делишься жизнью полностью… А я сейчас не в том состоянии, и маму с сестрой собой только травмировать могу… И звонить вам им не советую. Позвоните — из вредности не стану размениваться. — Волкова, бедняжка, так вздрагивает, что мне ее сразу жаль делается. — Да вы не переживайте. — улыбаюсь, и её и сама себя подбадривая, — /У меня еще есть адреса, по которым найду голоса/. Вся Москва — родной дом. В каждом ресторане — по дружественной компании… Я от вас сто раз найду куда идти…
И тут же, в качестве подтверждения, набираю номер подружки-Сонечки. У нее как раз комната есть, которую она сдавала всю жизнь.
Сонечка была мне так рада, что затараторила сразу реактивным двигателем.
— Я волновалась, волновалась, волновалась… Марина! Ты и не представляешь даже, как я по тебе соскучилась.
И я плыву, от таких бесед отвыкшая. И ловлю себя на крайней стадии сентиментальности.
— Ты — единственный человек, с которым можно.
— Что можно? — удивляюсь немного.
— Ну, его обсудить. Павлушу. Мы, знаешь, в ЗАГС надумали… А я не знаю даже. Все-таки молодой он еще слишком. То есть, я люблю, конечно, молодых, но не для семьи же… Не то чтобы боюсь свою жизнь с ним связывать, но…
— Так ты ж связала уже, — перебиваю, не слишком вежливо, — Вы же вместе давно живете.
Пашенька — тот самый лучевзглядый мальчик. Когда-то давно — после свинтуса уже, но еще до отъезда в тур агитационные — у меня с ним роман был. А потом — меня своя жизнь окрутила, а его — Сонечка.
— Живем, — вздыхает Сонечка. — Так ты думаешь, мне соглашаться, да?
Вот уж не ожидала. Сонечка — и вдруг банально-мирские хлопоты.
— Сонечка, — говорю. — Я насовсем вернулась. Снова попробую на издание сборника нацелиться… Представь, как здорово будет. Я теперь — сновыми силами. Найду спонсоров, выйдте наш сборник молодых поэтов, вот увидишь. Смешно, конеечно. Мы-то все за это время давно уже не молодые, да? А сборник все еще — сборник молодых…
— Ах, Мари-и-на! Завидую твоей вечной беспечности. А я вот поняла — пора взрослеть. Поэзия пролетает. С ней покончено навсегда. Знаешь, ведь кроме нас самих, если честно, она никого не интересует. Помнишь, ты вывела когда-то дивный пессимистический лозунг? Ну, что нынче слушает чужие стихи только тот, кто надеется по их окончанию прочесть свои. Помнишь? Так вот, ты права была совершенно. И это великая глупость закрывать на это глаза и продолжать делать вид, что… — Сонечка запинается, и совсем другим тоном вдруг спрашивает: — Я тебя не обидела? — и тут же сама в ответ себе. — Да нет! Что я такое говорю! Это же ты! Разве можешь ты не понять и обидеться? Знаешь, у меня такая теперь дует жизнь, такая ответственность… Мы с Павлушей решили взять приемного ребенка. И страшно и здорово…
Ну что я могла сказать? Здорово. Хорошо, тепло, правильно, но… забито до предела, совсем без места для меня. Роль подруги семьи, с которой «можно обсудить Его», не по мне, а других вакансий в Сонечкином мире, похоже, пока не предвидится.
— Послушай, — решаю говорить строго по сути. — Сонечка, помнится, у тебя была комната где-то возле метро. Ты ее все еще сдаешь?
— Нет уже. Ну, при чем тут это, ты никак не отреагировала, не поняла, наверное…
— Вот и отлично. Я переживала, что там кто-то живет сейчас. Не можешь сдать мне комнату, а то тут… Ну, в общем, нужно очень…
Долгая напряженная пауза свидетельствует, что я затронула какую-то неприятную тему.
— Нет, — отчаянным совсем тоном говорит Сонечка. — Я ее не сдаю. Знаешь, другому бы кому соврала. Сказала бы, что там родственники живут, или что нет той комнаты уже, но… Тебе скажу правду. Я там встречаюсь с одним человеком. Он музыкант. Совсем юный и его жалко. Подошел и говорит: «Хотите быть моей музой?» Я согласилась и мне понравилось… Он талантливый очень и обязательно прорвется, и… — Сонечка переводит дыхание и добавляет страшным шепотом: — Теперь ты вправе меня загубить, рассказав Павлуше все! Но ты — это же ты — ты никогда не сделаешь этого… И потом, моя комната совсем не так близко от метро, как ты думаешь. Твоя — ближе… Про музыканта я тебе при встрече лучше расскажу, не доверяю телефону. А про Павлушу… Слушай, когда мы увидимся?
