— Дело хорошее, Серёга, — кивнул Яков, садясь под стенку бетонного капонира подле приямка со стреляными гильзами, — живую силу противника изводить. Только как же тебе противник пушку свою отдал для собственного извода? Что-то я «горы кровавых тел» не вижу? — оглянулся он.
— Только часовой был, там внизу лежит. Остальные жрать ушли, что ли?
— Точно. Мы сегодня весь день, куда ни ткнёмся, везде у них: «перерыв на обед», — покачал головой Войткевич, припомнив чёртову полевую кухню, так не вовремя подвернувшуюся под колеса их грузовика. — Прямо, воевать не с кем.
— Это как посмотреть, — заметил Везунок. — Если через прицел…
Он прижал подошвой ботинка педаль гашетки. Несколько секунд не только стальную поворотную станину «Flak», но и всё бетонное гнездо, казалось, сотрясала великанская дрожь. В ответ на размеренный механический грохот орудия отозвались, за дальностью невнятные, вопли наступающих.
— Браво, — похвалил Войткевич, отмахиваясь от пороховых дымов. — Сам управляешься, человек-оркестр? Где таким талантам учат?
— С артиллерией обращаться — в саперно-маскировочном, — не отвлекаясь от окуляра прицела, ответил Везунок. — А тут помесь автомата и пушки, вот только подогнать данные прицела под жопу… — Он с рокотом шарниров повернулся к лейтенанту вместе с сиденьем и короткоствольной пушкой. — Трудновато. Так что я, считай, прямой наводкой.
— У тебя ж целый корректировщик есть? — слегка удивился Яков. — Я вот привёл, — и кивнул на Антона, выбравшегося наверх вслед за ним.
— Он же радист, — резонно возразил Сергей. — Радист нужнее.
— Ну, это ещё вопрос, кто кого привёл, — вставил старший сержант, вытирая тыльной стороной ладони кровь со лба, рассечённого щепой. — А насчёт того, что радист, — добавил он, роясь в санитарной сумке немецкого расчёта, — толку с меня, как с радиста, — вздохнул Антон и, приложив ко лбу клок стерилизованной ваты, вынутой из алюминиевого футляра, отодвинул от прицела командира. — Думаешь, я на корректировку с рацией ползал? Хрен там. По старинке, как при царе Горохе, с катушкой полевого телефона на горбу. А где цели? Что-то я никого не вижу.
— И не увидишь, — фыркнул Сергей, уступая место наводчика и пересаживаясь за поворотные рычаги. — Кто попрятался, остальные уже ниже «минус 12‑ти» [70], в мёртвой зоне.
— Ну если вам всё равно, — оживился Войткевич и, оставив «шмайссер» на бруствере, встал на поворотный круг станины и выглянул поверх броневого щитка. — Очень нашему Краснознаменному вот эти шустрики досаждают, — ткнул он пальцем в бухту, где, как ни в чём не бывало, мирно колыхались на мелких волнах громоздкие шнельботы, пришвартованные к пирсам.
На уровне моря. Нежданно-негаданно…
…Рваные дымящиеся дыры в палубной обшивке рядком обозначили первые попадания. Во все стороны брызнули щепы и, пригибаясь, матросы.
— Donnervetter! — выругался корветтен-капитан Бюхтинг, оставаясь с достоинством надгробия неподвижным на мостике с той самой секунды, как только вокруг катера закипела вода, вздыбленная фонтанами разрывов. Хотя по его спине и пробежал озноб, словно по крупу лошади.
— Давайте без церемоний, Генрих! — невесть зачем натягивая перчатки, скомандовал он командору бакового 30-мм орудия. — Немедленно цельтесь в расположение зенитного дивизиона, чтобы по первой команде. — И обернулся в открытую дверь бронированной рубки. — Что там, Шульц?
— Есть связь! — обернулся радист.
— Что у вас там происходит, чёрт вас… чёрт возьми! — не сдерживаясь особо, зарычал корветтен-капитан в трубку, нервически гоняя желваки на выступающей, как у музейного питекантропа, челюсти, до сиза выбритой и терпко благоухающей французской туалетной водой.
— Так что теперь?.. — злобно удивился Герман Бюхтинг в ответ на невнятное кваканье трубки. — Вы им дадите меня расстрелять, ради того, чтобы взять живьём? Как? А вот так! Уже с минуту пристреливаются и, надо сказать, небезуспешно!
Будто в подтверждение его слов, 20-мм снаряд «Flak» с оглушительным звоном ударил в броневой щиток своего единоутробного (если «утробой» считать завод «Люрсе») близнеца. На шнельботе за рубкой размещался такой же 20-мм автомат, но в спарке, в два ствола. Другой снаряд с ошалевшей зенитки со скрежетом снёс наклонную антенну сразу за орудием; матрос-заряжающий, как раз несший для спарки дисковые магазины из крюйт-камеры, едва успел увернуться.
— Вам не кажется, что цель как-то не оправдывает средства, — скрипнул зубами корветтен-капитан. — Не дай бог они попадут!
Новая серия ударов встряхнула весь стотонный корпус шнельбота «S-27» и, точно в ответ на наихудшие ожидания Бюхтинга, из открытого люка фальшбака ядовито зазмеился бурый дымок; а спустя несколько секунд появилась и седая голова «Artillerie-Mechanikermaat» [71] с бессознательно закатившимися глазами и слипшимися от крови прядями челки. Из дымного провала его вытолкнул непосредственный начальник, обер-боцман торпедного отделения.
Не дожидаясь уже рапорта старшего торпедиста — не до того теперь, да и так понятно, — Бюхтинг рявкнул в трубу переговорного устройства:
— Пожар в торпедном отделении! — И в том же тоне, но теперь в окно, на бак: — Генрих! Ну их всех к чёрту! Огонь!..
Через неполную минуту, должно быть в порядке флотской солидарности, белыми дымами артиллеристских выстрелов окуталась и вся флотилия.
Чем выше, тем жарче
В ближних камнях осыпи снова взметнулись пыльные вихри разрывов, и немцы окончательно стали скатываться назад, вниз со склона. Малахов не преминул вдогонку послать длинную очередь, израсходовав остаток пулемётной ленты — один из отступающих так и остался лежать среди камней. Но, заправляя под крышку затвора МГ новую ленту, Арсений покачал головой:
— Не хочет больше фриц в штыки. Не нравится мне это.
От прежнего рвения немцев осталось с десятка полтора трупов в серых мундирах, рассеянных перед амбразурами дота; и самое большее, на что шли «фельдполицай» и охрана базы при попытке штурма, были дымовые гранаты, эффекта от которых было немного. Ветер с моря мгновенно обдувал прибрежную скалу, так что солдаты, успевшие добраться до укрепления, уже дважды были расстреляны в упор.
Теперь же по бетонному «лбу» дота то и дело грохали артиллеристские снаряды, правда, пока что малого калибра и толку.
— Что тебе не нравится? — рассеянно поинтересовался Новик, более занятый наблюдением за результатами обстрела бухты из захваченной наверху зенитки.
— По-моему, они бросили идею взять нас живыми, — повторил Арсений.
— Ну, во-первых, боятся под свои же снаряды попасть. А во-вторых, тебе что? Больше понравилось бы, если б они нам тут осаду Вердена устроили? — хмыкнул Саша, накручивая ролик настройки бинокля. — Голодом заморили, жаждой…
Его на полуслове оборвали мощные удары по перекрытию, от которых с потолка, словно мука сквозь сито, посыпалась бетонная пыль.
— Да уж, не похоже, чтобы на измор, — покосился на бетонный потолок Малахов. — Торопятся, — резко отодвинув стальные ставни на рычагах, выглянул Арсений наружу. — И это пока ещё легкая артиллерия, — задвинул он ставень обратно и нервно хохотнул. — А по соседству, я видел, и гаубицы есть.
Отбиваться в укрепленном штабе — а в том, что это был именно штаб береговой обороны, убеждали соответствующие карты прибрежных глубин и береговых линий, размётанные на столе и на полу, — можно было долго. В соседней комнате обнаружился оружейный склад, небольшой, — видимо, роты охраны, но этого могло хватить на сутки беспрерывных боёв, а то и больше. Имелся ещё внушительный бак питьевой воды и несколько ящиков сухого пайка. Воюй не хочу.
Если бы дело было на передовой, а не в глубоком немецком тылу, где пятёрка русских солдат была, как выразился Малахов, брезгливо глядя на стандартный портрет над столом: «чирья на заднице Гитлера».
«Не то что двух суток, и двух часов терпеть не будут. — Понял Саша. — Особенно с той минуты, как заговорила по своим же немецкая зенитка с горы, и торпедные катера пришлось вывести из бухты в безопасное место. Причём один из них — уже дымящимся и на буксире. Так что, как ни крути, Малахов был прав. Уходить надо, — подумал Новик, разглаживая ладонью карту, похоже, что именно их участка линии обороны. — Вот только куда?»
Единственной стороной, не блокированной немцами, был скальный обрыв за их спиной, обозначенный мгновенным переходом рыжеватой размывки высот в тёмно-синие тона глубины. Здесь же, по идее, оканчивался и охранный периметр базы. Но если даже севастопольский бесшабашный братишка, видевший уже этот обрыв в натуральном виде, смотрел на него теперь только как на способ самоубийства, так не лучше ли уже, в самом деле, «с музыкой»?
