хмурится.
— Вид у вас, юная леди, все еще слегка изможденный, — с неодобрением замечает он.
— А чего вы хотели? — вопрошаю я в ответ. — Если вы чудесно провели это лето, то лично я— отнюдь нет.
С трудом сдерживая улыбку, он достает свою старую трубку и задумчиво смотрит на залив.
— Никогда не устану повторять, что лучше вида во всей округе не найти, — замечает он и с наслаждением, закуривает.
Именно он и раскрыл в конце концов нашу тайну, хотя к тому времени делом этим занималась целая армия, состоявшая из помощников шерифа, местных детективов, полисменов и даже двух нью-йоркских сыщиков.
Шериф же работал фактически в одиночку, разъезжая взад-вперед по окрестностям в своем громыхающем автомобиле-развалюхе, едва не взмывающем в воздух от скорости.
— До той поры я и не знал, что у меня есть желудок, — признался он.
А затем, однажды утром, он спокойно зашел в кабинет окружного прокурора в Клинтоне. Буллард, хозяин кабинета, был у себя, там же находились и все остальные, включая парней из Нью-Йорка.
Як вам на минутку, — невозмутимо заметил шериф. — Просто зашел сказать, что дело закончено.
Поначалу они решили, что он спятил. Нью-йоркские ребята заулыбались, а Буллард пришел в ярость. Но, когда шериф рассказал им все, картина изменилась. Все, за исключением Булларда, окружили его, зааплодировали, принялись поздравлять, похлопывая по спине. Один из нью-йоркских детективов даже поинтересовался, не желает ли он работать у них.
Но шериф лишь ухмыльнулся в ответ.
— В этих краях мои мозги тоже пригодятся, — заявил он. — Ведь заранее не предусмотришь, когда эти дачники решат еще что-нибудь натворить.
Я же между тем дожидалась шерифа в его собственном кабинете. Он вошел, стащил с головы свою видавшую виды шляпу, уселся, раскурил трубку и лишь тогда заговорил со мной!
— Ну что ж, Марша, кажется, наконец-то мы подобрались к самой сути этой истории.
Подбирались к сути долго и утомительно. Шериф выглядел безмерно усталым, глаза его покраснели от недосыпания. Но я и до сих пор отчетливо помню, как он сидел тогда за письменным столом в своем захламленном кабинете; в соседней комнате стучала на машинке Мейми — его стенографистка, а он говорил:
— Может, лучше попытаться разобраться в этом с самого начала? Приятной эту историю не назовешь, однако, с точки зрения психологии и… ну, скажем, мотивации человеческих поступков, это дельце — что надо!
Я и сейчас считаю это определение очень удачным.
Итак, я все еще здесь. Летний сезон закончился, отдыхающие вернулись в свои городские норы. Залив опустел — не видно ни яхт, ни белых шлюпок, ни шхун, ни моторных лодок, напоминающих кометы с пенистыми хвостами. И уже начали возвращаться дельфины. Только вчера один из них вынырнул из воды и принялся с любопытством меня разглядывать. Должно быть, я не вызвала у него интереса, но и тревоги— тоже, поскольку еще некоторое время он играл почти у берега.
Все вокруг было знакомо и исполнено дружелюбия. Тишина и покой окружали неуклюжий старый дом, построенный моим дедом в девяностые годы, когда легкие деньги текли рекой, и названный «Сансет-Хаус» — «Дом заходящего солнца» (или попросту Сансет). Дом этот, с его садом, конюшней, переоборудованный в гараж, и запрудой у самой кромки моря, где кто-то много лет назад перегородил плотиной Каменистый ручей (мы с моим братом Артуром всегда считали, что в пруду том водится рыба, что, возможно, и соответствовало действительности, однако мы ни разу не выловили оттуда ни одной рыбешки), — так вот, все это— часть моей жизни, семейной традиции, он полон воспоминаний.
Даже эта верхняя веранда, где я сижу сейчас с карандашом и блокнотом на коленях, тоже несет на себе следы воспоминаний. Мой отец когда-то в молодости последовал за Тедди Рузвельтом на Кубу и в качестве награды от благодарного правительства получил тяжелейшую форму брюшного тифа. Поправлялся он здесь, как раз на этой веранде. Часами он просиживал в кресле, укутанный пледом, и проклинал всех и вся, от морских чаек и до Билла Маккинли. И его крохотный сынишка Артур, примостившись у его коленей, поднабрался таких словечек, что его трогательный лепет приводил слуг в восторг — правда, тщательно скрываемый.
(Святые небеса, а ведь Артуру уже тридцать девять! Прошло более десяти лет после его рождения, когда появилась на свет я, повергнув всех в изумление.)
Итак, Сансет… Увы, хотя дом и кажется спокойным и дружелюбным, он никогда уже не будет для меня таким, как прежде. Стоит мне поднять голову, как я вижу окна комнаты Джульетты, теперь наглухо запертые, а рядом— комнату, из которой однажды вышла Хелен Джордан— вышла, чтобы больше никогда не вернуться.
Внизу передо мной простирается каменистый морской берег, обнажаемый во время отлива; именно там прилив однажды сыграл со мной столь дьявольскую шутку. И каждый вечер, когда рыбаки выходят в открытое море на своих лодках, палубы которых завалены сетями, я задаюсь вопросом: нет ли среди них той самой лодки, что однажды утром вернулась, волоча за собой страшный груз, некогда бывший живым существом?
Рыбак тогда преспокойно подплыл к причалу и крикнул:
— Эй, мисс, попросите кого-нибудь позвонить в полицию! У меня тут труп…
Ох, как тяжко после всего этого вспоминать о прежней, нормальной жизни! Но ведь жили же мы когда-то нормально. Несколько лет назад умерла мама, вскоре после отца покинув этот унылый мир, понять который она была не в состоянии. Оставила нам дом в Нью-Йорке, покупателей на который так и не нашлось, эту летнюю резиденцию на островке в Новой Англии и скромный счет в банке— обычные авуары представителей ее поколения.
— У тебя всегда будет свой дом, Марша, — как-то печально сказала она.
— Ну, конечно, будет, мамочка, — заверила ее я.
И каким-то образом я умудрилась его сохранить.
Уволить слуг я просто не могла— старина Уильям прожил с нашей семьей сорок лет, а кухарка Лиззи — тридцать. Даже Мэгги, моя горничная и главная помощница во всех делах, прежде была моей няней, а поскольку оба дома были большими, я нуждалась в ее услугах.
Однако денежные проблемы вечно не давали покоя и мне, и Артуру, особенно после его развода и новой женитьбы. С тревогой я замечала, как седина все гуще серебрит его красивую голову— и это в тридцать девять лет, а ежемесячные выплаты на содержание Джульетты порой приводили его в отчаяние.
Было бы легче, если бы мы поселились все вместе в доме на Парк-авеню. Но Мэри-Лу, его вторая жена, была против. Не то чтобы я вызывала у нее неприязнь,