— Разве что дорогой? Я как раз на комбинат еду. Может, товарищу будет интересно?…
— Товарищу будет интересно, — сказал Бочаров. Он не говорил об этом Лезгинову, но сам даже и не рассчитывал, что тому удастся за один день и поговорить с самыми знающими людьми, и побывать на знаменитом спецкомбинате.
— Ну и отлично, садитесь.
— Чтобы завтра был текст листовки, — строгим голосом напомнил Бочаров старшему политруку. Дел у Бочарова на этот день было запланировано множество, и он, взявшийся только подвезти Лезгинова, вполне удовлетворенный, заспешил к своей машине.
XVII
Дорога была неблизкая — вокруг Южной бухты, потом вдоль Северной до Троицкой балки, но Лезгинов с первых же слов Петросяна понял, что дорожного времени ему не хватит: собеседник оказался не больно разговорчивый, часто умолкал, задумываясь о своем, а если говорил, то не больше того, что было прописано в газетах.
Газет в Севастополе выходило много: ежедневно областная — «Красный Крым», Черноморского флота — «Красный Черноморец», Приморской армии — «За Родину», да газеты соединений, да брошюры, памятки, листовки. В них часто писали о необыкновенной оперативности, с которой было налажено на предприятиях Севастополя производство минометов, мин, гранат, шанцевого инструмента.
Знал Лезгинов и о героях труда, совершающих свои подвиги под непрерывными бомбежками и обстрелами. Но такими подвигами бойца в окопе удивишь ли? Вот разве рассказать о подвигах женщин. Об Анастасии Чаус, например, потерявшей во время бомбежки руку, отказавшейся эвакуироваться и снова вернувшейся к своему рабочему месту, делать гранаты, о тысячах бывших домохозяек, вставших к станкам, взваливших на себя нелегкий труд обшивания и обстирывания бойцов. И он все спрашивал Петросяна о трудностях, которые приходится преодолевать людям в тылу.
— А я уж и не знаю, что трудность, а что нет, — отвечал Петросян. — Начинаешь делать, не представляя, как и подступиться к делу, а потом, глядишь, получается, а потом, когда сделаешь, сам удивляешься, что получилось. Ведь и станков почти не было — эвакуировали на Большую землю, а спецкомбинат — вот он. На обработку ствола миномета, к примеру, полагается сорок часов. Стали обрабатывать за четыре. Ничего, стреляют…
Белый фонтан взметнулся недалеко от берега, утробный звук взрыва заглушил шум автомобильного мотора. Они оба взглянули на взбудораженную поверхность бухты и продолжали разговор: обстрел — обычное дело.
У входа в штольню, где располагался Спецкомбинат № 1, стояли несколько машин, загружались пестрыми от многократного использования ящиками с только что изготовленными минами и гранатами. Из полуоткрытых железных дверей то и дело выходили какие-то люди, не поймешь издали — мужчины или женщины, торопливо пересекали открытую площадку и исчезали под скалами, где было непростреливаемое мертвое пространство.
Штольня оглушила скрежетом, стонущим гулом множества работающих станков, хаосом криков людей, не способных расслышать друг друга за этим шумом, тресками, визгами пил и резцов, громоподобными уханьями металла. Звуки шарахались от стены к стене, рвались в глубину туннелей и там, наталкиваясь на встречный хаос звуков, откатывались назад десятикратно усиленной волной. Но люди работали спокойно, будто все были глухими, точили детали на станках, приткнувшихся вдоль стен, шаркали напильниками по стабилизаторам мин, зажатым в тиски, что-то калибровали, оглаживали черными от масла и металла руками.
Вслед за Петросяном Лезгинов протиснулся вдоль стены. Длинная цепочка электрических лампочек тянулась, казалось, в бесконечность, и он все ждал, когда начнется духота штолен, о которой был наслышан. Говорили, что даже спички не горят в этих штольнях, поскольку не хватает кислорода. Но воздух все был не то чтобы свеж, но вполне терпим, и до Лезгинова не вдруг дошло, что это тоже результат героизма тружеников севастопольского тыла, о котором ему предстоит рассказать в своей листовке. Ведь непросто в условиях острого недостатка всего без исключения, от угля до простейшего оборудования, да еще под бомбами, постоянно выдавать электроэнергию для станков, для освещения, для вентиляторов, обеспечивающих в штольнях более или менее нормальные условия.
— Я должен ехать на второй спецкомбинат, — крикнул ему Петросян. — Если хотите…
Вдоль неровной скалистой стены он быстро пошел к выходу, и Лезгинов заспешил следом.
Спецкомбинат № 2 поразил обширностью подземных залов. Здесь тоже было шумно, но не так, как в штольнях Спецкомбината № 1, поскольку рабочие, точнее, сплошь работницы, имели здесь дело не с металлом, а в основном с тканями, нитками, ватой и прочими материалами, из которых шились нательные рубахи и кальсоны, шапки и ватные телогрейки, рукавицы, подшлемники и все такое, без чего, как и без боеприпасов, бойцам в окопах не обойтись.
Не успел Лезгинов оглядеться, как его и Петросяна окружила небольшая, но весьма крикливая толпа женщин, о чем-то вразнобой рассказывающих, что-то требующих.
— Все сразу мне не понять, — улыбнулся Петросян. — Давайте по очереди.
— А чего по очереди, у нас одно дело! — выкрикнула молодая женщина с ямочками на круглых щеках, каким-то образом сохранившая довоенную упитанность. — Два дня как подарки собрали, а отвезти не на чем. Давайте машину.
— Куда вы их хотите отвезти?
— Как куда? На фронт.
— Так ведь нельзя же ехать лишь бы куда.
— А вот товарищ военный проводит. — Она ожгла Лезгинова черными озорными глазами, и старший политрук покраснел.
— У товарища срочное задание…
— Я могу узнать, — неожиданно предложил Лезгинов. — У вас тут телефон есть?
— Телефон-то есть…
Женщина бесцеремонно подхватила его под руку, потащила в глубину штольни. Через минуту втолкнула в конурку, вырезанную в сплошном известняке, такую крохотную, что в ней, кроме стола да двух стульев, ничего больше не помещалось. А на столе чернел телефонный аппарат, довоенный, мирный, каких Лезгинов давно не видел.
Что в Севастополе действовало всегда и безотказно, так это связь. Еще до войны в скалах были проложены кабельные линии, к которым уже в последние месяцы были подключены многие ответвления, тоже проложенные под землей. Линии были закольцованы так, что если взрывом бомбы рвало какую-то из них, то через другие все равно можно было связаться с любым пунктом. В штабе армии, да и у них, в политотделе, располагавшемся отдельно, не раз вспоминали добрым словом флотских связистов. И теперь Лезгинов без труда разыскал Бочарова, доложил о том, где он и что делает, и попросил разрешения отправиться с делегацией женщин в одну из частей.
— Я один тут военный, им больше некому помочь, — вдруг начал он оправдываться. Взглянул на женщину и отвел глаза, снова почувствовав, что краснеет.
— Что ты умолк? — сразу насторожился Бочаров.
— Я думаю… это не помешает моему заданию.
— Не помешает или поможет?
— Поможет.
— Вот так и определяй. Увереннее. Куда они хотят поехать?
— Им все равно.
— Сейчас, подожди минуту.
Лезгинов слышал, как начальник политотдела разговаривал с нем-то, убеждал принять делегацию работниц. «Как это негде принять? Я ведь могу и другим предложить, примут с радостью… Ну то-то же. Ждите…»
— Ну вот, поезжай к артиллеристам, все-таки в тылу. Не в окопы же их.
— Они готовы и в окопы.
— Мало ли что готовы. Немцы хоть и притихли, а все настороже. Забросают минами, что тогда?…
«Эмку» Петросяна, которую он разрешил взять на один час, до отказа забили ящичками, мешочками, свертками, перевязанными веревочками и бог знает откуда взявшимися довоенными шелковыми лентами. Спохватились, что делегацию, которую собирались послать на фронт вручать подарки, сажать уже некуда, и решили, что с подарками управится одна — та самая, понравившаяся Лезгинову женщина с ямочками на пухлых щеках. Она втиснулась на заднее сидение, усевшись прямо на эти свертки, простецки толкнула шофера в плечо:
— Поехали.
Лезгинов оглянулся. Пухлые щечки были совсем близко.
— Как звать тебя, красавица? — стараясь придать голосу снисходительный оттенок, спросил он.
Она засмеялась.
— Мария, а что?
— Как это — что? На фронт едем, надо знать…
— Что знать? С кем погибать придется?
— Зачем погибать?
— Да уж погиб бы… не знаю, как тебя величать…
— Николаем… Старший политрук Лезгинов, — спохватившись, поправился он.
— Вроде старшего лейтенанта что ли?
— Чего это я погиб бы? — не отвечая на вопрос, спросил он, почувствовав в словах ее какую-то волнующую тайну.
Она снова засмеялась, радостно, с вызовом.
— Да уж погиб бы, — повторила, — встреться ты мне до войны.
— Веселая! — то ли удовлетворенно, то ли осуждающе сказал шофер. — В полку будут довольны…
