"Власов был удовлетворен. Он выиграл эту битву после многих унижений, которым он подвергался в течение двух лет. Служа своему народу, он заключил сейчас соглашение с Гиммлером, как Черчилль в свое время со Сталиным",
– это тоже Штрикфельдт.
"Во время нашего разговора группа эсэсовских офицеров тактично и терпеливо ждала в некотором отдалении. Минут через пятнадцать один из них, группенфюрер СС со значком Генерального штаба, подошел ко мне:
– По достойному сожаления недоразумению вы не были привлечены к беседе с рейхсфюрером. Но мы придаем большое значение тому,- что вы, как доверенное лицо генерала в течение ряда лет и как представитель немецкой армии и ОКХ, были при этом. Я подчеркиваю: были при этом! Генерал вам рассказал, конечно, все, а я готов его дополнить, если нужно. Значит, вы БЫЛИ при этом, и я прошу вас подтвердить это членам русского штаба… Конечно, также и генералу фон Веделю, и господам в ОКВ или ОКХ… Я надеюсь, что вы меня поняли?
– Я отлично вас понял, – ответил я. – Я умею, когда нужно, молчать. Но, если мои начальники меня спросят, я должен сказать правду. Я НЕ был при этом… Я надеюсь, вы поймете меня, господин генерал: я – офицер.
После короткого раздумья он сказал:
– Я тоже офицер, а посему я уважаю вашу точку зрения и беру обратно свое требование. Но говорите не больше того, что вы находите совершенно необходимым в интересах дела, – теперь уже нашего дела".
Еще один любопытный штрих:
"На обратном пути в Берлин, в спальном вагоне, я оказался в одном купе с "лейб-медиком" Гиммлера Феликсом Керстеном, врачевателем с помощью природных средств и довольно странным человеком. Он утверждал, что уже давным-давно поступал в пользу "нашего правого дела", и говорил, что влияет на Гиммлера во время сеансов лечения. Он будто бы делал уже не раз "добрые дела" и спас жизнь многим людям, попавшим в беду без вины.
– Такое случается, когда идет война, – заметил он. Он изъявил готовность помочь Власову. "Так, – подумал я, – теперь вы все тут как тут!" Я поблагодарил Керстена, хотя во время разговора у меня было крайне неприятное ощущение.
(Однако позже я слышал много хорошего о старшем медицинском советнике Феликсе Керстене. Оказалось, что действительно много людей обязаны ему жизнью. Привожу этот эпизод, чтобы восстановить справедливость и показать психологическую сложность нашего положения)".
Этот Феликс, конечно, работает на Штрикфельдта: немножко запугивает, немножко покупает, мол, могу при надобности подлечить, помочь, немножко мистифицирует, мол, Гиммлер мог отвалить "десять дивизий" и под влиянием на него Феликса-Кашпировского. Ясно, что и Гиммлеру, и Андрею Власову очень важно, чтобы Штрикфельдт молчал, вернее, на каждом шагу говорил, что он будто бы "БЫЛ" на встрече Гиммлера с Власовым, а что рассказывать про эту встречу, его детально проинструктировали Власов и группенфюрер СС в прихожей кабинета Гиммлера. И "погибнуть" в этой ситуации Штрикфельдт не мог, он нужен был говорящий, свидетельствующий "правду".
Однако Штрикфельдту не поверили, по крайней мере, ему "помогли" врать даже "своему начальству".
"Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер принял в своем полевом штабе генерала Власова, командующего Русской освободительной армией. В длительной беседе было достигнуто полное соглашение о мероприятиях, необходимых для мобилизации всех сил русской нации для освобождения Родины".
Таково было официальное коммюнике для прессы. Для Штрикфельдта, чтобы он не комплексовал, было сказано, что не допущен он был на беседу Власова с Гиммлером, потому что речь там шла о делах интимных: о женитьбе Власова на Адели Биленберг. По законам рейха немка не имела права без разрешения начальства выйти замуж за инородца. На той встрече Гиммлер дал "добро" на брак Власова с Аделью Биленберг – это сущая правда.
Карьера Штрикфельдта у генерала Власова кончилась так – ему однажды сказали:
– Прежде всего, вы должны исчезнуть из поля зрения.
И Штрикфельдт исчез "в одном поместье в Померании". Там он и скрывался до 17 декабря 1944 года…
Но вернемся к событиям сентября 194.3 года. Гитлер приказал "расформировать все русские части". Сроку положил – 48 часов. Что значит расформировать русские части, да еще за 48 часов? А то и значит, что второй раз взять этих русских солдат и офицеров в плен, второй раз посадить их в концлагерь, второй раз… в общем, пустить по второму кругу ада. Однако и это не все. Чтобы расформировать, надо для начала хотя бы разоружить. За 48 часов? 50 дивизий как минимум? При наличии своего командования в лице Андрея Власова?
Российская армия в прошлом году вознамерилась расформировать и разоружить "незаконные военные формирования" Дудаева. Во что это разоружение превратилось? В настоящую крупномасштабную войну с применением авиации, танков, ракет, артиллерии и еще бог знает чего. И длилось это "расформирование" и "разоружение" долгие месяцы. Положили на этом "расформировании" и "разоружении" тысячи людей. Дивизии регулярной армии приходилось стягивать со всей страны, а еще были там задействованы дивизии МВД, части и подразделения ФСК… "Расформировать" и "разоружить" 50 дивизий, личный состав которых прошел, как говорится, Крым и Рым, – это означало открыть у себя в тылу второй фронт и начать полномасштабные боевые действия, в которых никто не гарантировал немцам победу. Вот почему от такого приказа фюрера у немецких генералов и офицеров волосы встали дыбом. Сегодня спорят, мог ли Жуков взять Берлин в феврале 1945 года? И многие сходятся на том, что да – мог. Жаль, что немецким военным удалось-таки уломать Гитлера не пытаться даже разоружать власовцев ни в 48 часов, никогда вообще, а то бы речь пошла совсем о другой дате взятия Берлина, например, февраль 1944 года.
Дадим слово все тому же Юргену Торвальду:
"15-го сентября 1943 года генерал Хельмиг был срочно вызван в Мауэрвалъд. Там его в чрезвычайно раздраженном состоянии встретил начальник генерального штаба Цейтлер и сообщил о приказе Гитлера – разоружить все добровольческие формирования и отправить всех людей на каменноугольные копи во Франции. Цейтлер разразился:
– Мне уже всего довольно! Я не желаю получать по носу из-за ваших проклятых добровольцев… Я сыт по горло! Молчать!… Не пробуйте мне возражать или что-либо говорить! Я требую от вас, чтобы вы сделали соответствующие распоряжения о разоружении и сообщили мне о них в течение шести часов! Поняли?
– Это… совершенно невозможно! – глухо сказал генерал.
– Как "невозможно"? Это же приказ самого фюрера! По донесениям он точно установил, что добровольческие части нашего южного крыла, средней части фронта отказались повиноваться. Хуже! Они бежали! Они образовали дыры в нашей линии! Приказ фюрера не терпит промедления в исполнении. Я не имею желания, повторяю вам еще раз: ни-ка-ко-го же-ла-ния рисковать своей головой из-за ваших русских!…
Но к Хельмигу вернулись его хладнокровие и самообладание. Он сухо и деловито сказал:
– Сообщения о каком-либо массовом отказе в повиновении со стороны русских добровольцев совершенно не соответствуют действительности! Наоборот, я постоянно получаю донесения, которые говорят о доблести и надежности добровольческих частей. По точным сведениям нигде ненадежность не переходила 1,5 процента. Точно такие же доклады я имею и от южного крыла нашей средней армейской группы. Мы не получили никаких тревожных вестей об увеличении ненадежного элемента. Я желаю знать – откуда пришли подобные сообщения?
– Фюрер получил непосредственную информацию. Ему сообщил… главнокомандующий армиями. Кроме того, все это дела не меняет. Приказ есть приказ!
– Простите, – ответил генерал Хельмиг, – даже если бы эти сообщения, паче чаяния, оказались точными, то мне все же кажется, что в Главной Квартире фюрера должны знать, что собой представляет разоружение такого количества бойцов и к каким последствиям оно может привести!
– Ясно им это или нет, я должен придерживаться приказа фюрера!…"
Опять ситуация с Америкой: открыть ее можно, а закрыть нельзя.
"Когда генерал Хельмиг вернулся к себе в штаб, там уже знали о приказе фюрера. Один из офицеров, майор Репке, прямо спросил Хельмига:
– Господин генерал, как мы можем разоружить более полумиллиона солдат? Неужели кто-нибудь "наверху" думает, что добровольцы дадут это сделать? Как только об этом придет весть, добровольческие части перебегут на ту сторону фронта, и тогда действительно наш фронт, наши люди попадут в смертельную опасность!…
Репке был сильно взволнован, и с каждым словом его возбуждение все больше росло:
– Когда эти господа там, "на верхах", поймут, что проявлять силу – сумасшествие…"
В самом деле, было от чего "сильно взволноваться" майору Репке и всем военным.
