В просторном окне перед ним открывался величественный ландшафт На холмах за парком зеленела березовая роща. Близ нее на лугах паслись лошади. Ганский встал и подошел к окну.
«Все это будет мое!» — удовлетворенно думал он.
Его покой нарушил стук в дверь.
— Кто там? — недовольно спросил он.
— Эго я, пан Ганский, — отозвался ксендз Янковский, переступая порог.
Кароль, скрывая неудовольствие, пошел навстречу непрошеному гостю. Он привычно коснулся губами протянутой руки и пододвинул ксендзу кресло. Эта комната была хорошо знакома Янковскому. Зная, что графиня в отъезде, он все же заехал к управителю. Красивый ксендз долго беседовал о всевозможных пустяках, ни одним словом не намекая на цель своего приезда. Наконец, понимая нетерпение Кароля, пояснил:
— Проезжал Верховню, думаю, надо навестить пана Кароля.
— О, я очень рад, святой отец! И прекрасно сделали. Пообедаем, поговорим. А то я тут совсем одичал, графиня уехала в Вишневец, и, должно быть, надолго…
— За обед благодарю. Очень спешу. Весна благодетельна в этом году. Только холопы совсем озлобились.
— О, это естественно. Не тревожьтесь. Была бы добрая нагайка, и хлоп станет кроток, как овца. — Пан Кароль засмеялся, откинувшись на спинку кресла.
— Ваша правда, — согласился Янковский. — Однако осторожность не повредит.
Управитель обеспокоенно глянул на Янковского, не понимая, куда тот метит. А ксендз метил точно. Он хорошо знал слабое место управителя. Знал, как ненавидят его холопы за нагайку, оплеухи, насилия над девушками. «Вот сейчас я собью ему спесь, — подумал ксендз, — так он иначе заговорит».
Пан Кароль и в самом деле забеспокоился. Встал, заходил по комнате. Персидский ковер заглушал его тяжелые шаги.
— Вы что-нибудь узнали? — спросил он с надеждой в голосе, остановясь перед ксендзом.
Янковский неуверенно развел руками.
— О, только предположения.
Но Кароля не обманешь. Этот хитрый ксендз что-то прослышал. Как бы развязать ему язык?
— А господин Бальзак скоро приедет?
Этот неожиданный вопрос, этот интерес, прикрываемый намеренно равнодушным голосом, не могут обмануть настороженного внимания пана Кароля.
«Выходит, что и у тебя этот французский литератор в печенках сидит, — злорадно думает Кароль. — Э-э-э, голубчик, теперь и я тебя поймал».
Ксендз перебирает выпуклые четки и смотрит в угол, точно позабыл, о чем и спрашивал.
— Кто его знает, вероятно, приедет, — говорит после долгой паузы Кароль, сам пугаясь своего ответа. «А вдруг и правда накличу его на свою голову?» И, забыв о желании подразнить ксендза, поиздеваться над его ухаживанием за невесткой, Кароль спешит заверить его: — Нет, не приедет. Где уж ему нынче ехать! Погостил, пора и честь знать. У них теперь, в их прославленном Париже, революция. Короля Луи-Филиппа, монарха своего, прогнали, как последнего проходимца. — От гнева щеки Кароля налились кровью, усы подпрыгивали. — Понимаете, что там творится? Да к тому же этот Бальзак и сам того… — Кароль покрутил в воздухе пальцем.
Ксендз кивнул головой.
— Трудные времена! — пожаловался он.
— А почему трудные? — спросил Кароль. — Не знаете? Слушайте меня. Потому трудные, что отпустили вожжи. Много воли черни дали. Европа! Хвастовство, богохульство и не знаю что еще! Вот пусть теперь и пожинают плоды.
— Слава небу, наш монарх не поддается этой европейской либеральной заразе.
Кароль не мог успокоиться. Он в ярости бил тяжелым кулаком по ручке кресла:
— Слушайте меня, святой отец. Побольше нагаек, шпицрутенов, виселиц, — так воцарятся тишина и спокойствие. Холоп будет знать свое место.
Приподнявшись с кресла, теряя от бешенства голос, Кароль прохрипел:
— Вообще эти литераторы, писаки проклятые, ненадежны. Я никому из них не верю. Где их нога ни ступит — всюду сеют соблазн, разрушают установленный веками порядок. Вы думаете, этот Бальзак тут не напакостил, холера его забери?
Ксендз и управитель уже забыли тайную вражду, Общий язык был найден, и он притушил едва не возникшую ссору. Поболтали еще часок, и ксендз уехал.
Кароль приказал седлать лошадь. Поехал, подгоняя буланого скакуна, в поле. На широких полосах уже копошились люди. Они издалека замечали всадника и еще ниже пригибались к земле. Чтоб его черт пронес! Еще, чего доброго, привяжется. Василь стоял у телеги, на краю пашни, на самой опушке березовой рощи. Он стаскивал плуги на землю. Тут же топтались волы. Мужики в сбитых набекрень шапках курили трубки. Головы их были окутаны сизоватыми облаками дыма. Через поле, прямо на них, гнал наметом коня управитель Кароль Он осадил буланого и соскочил на землю. Бросив повод подбежавшему мальчишке, он подошел к толпе мужиков. Они разом, точно по команде, низко поклонились и сняли шапки.
— Добрый день, пан, — прохрипели все разом.
Кароль не ответил, мгновение они стояли так, низко склонив головы, а потом выпрямились, избегая глядеть ему в глаза. Он крепко сжимал в руках за спиной нагайку и чувствовал, как его охватывала неудержимая ярость.
— Чего стали, быдло?
Кароль шагнул вперед и едва сдержался, чтобы не хлестнуть нагайкой ближайшего крестьянина. Это был долговязый чахоточный Мавродий, сосед деда Мусия. Он, низко склонив голову, дрожащим голосом сказал:
— Мы не стояли, пан, готовимся пахать.
Кароль кусал губы. Перепуганные мужики молчали. Они хорошо знали натуру своего управителя. Упаси боже проронить лишнее слово — в землю втопчет. Едва переводя дух, все тревожно ждали, пока утихнет панский гнев.
Василь замер у воза, впившись пальцами в вилы, которые держал в руках. Что-то мохнатое, пестрое прыгало у него перед глазами, во рту стало сухо, сердце билось часто-часто. Управитель глянул на него особенно зорко и усмехнулся.
«Он так не уйдет отсюда», — понял Василь, поймав взгляд Ганского. Один миг Кароль думал, что лучше уйти. Вскочить на коня и умчаться подальше. Черт их возьми, этих разбойников! Вечером прикажет отстегать на конюшне. Но глаза парня показались ему чересчур наглыми. Вспомнилось и другое: это за него просила русая красавица Марина, умоляла не отдавать в солдаты. Что ж, Кароль сдержал слово. Недолго этому молодцу нежиться в Верховне. Скоро забреют ему лоб. Всплыла в памяти недавняя беседа с ксендзом. Многозначительные намеки на осторожность. Что ж это будет, матка боска, если с холопами придется вести себя, как с господами?
Кароль Ганский, точно преодолев преграду, вплотную приблизился к толпе.
— Плохо готовитесь, холера вас побери! — закричал он вне себя, словно ему возражали и не давали говорить спокойно. — Молчать, быдло, не шевелиться!
Мавродий, стоявший ближе всех, задрожал.
Кароль видел, как мелко дрожали руки мужика. Он проглотил слюну и закричал:
— Я вам покажу, свиньи! А ты чего разбойником насупился? — крикнул он вдруг Василю.
— Не кричите, — тихо промолвил Василь и почувствовал, как побледнел, как неожиданно напряглось все тело.
— Что ты сказал, холоп? — взвизгнул управитель и протиснулся к нему.
Мужики окружили их. Мавродий растерянно взглянул на крестьян, испуганно протянул руки к управителю:
— Не слушайте его, ваша милость, молод еще он, глуп…
— Молчи! — обрезал Мавродия управитель. — Как ты, сволота, осмелился заговорить? — обратился он к Василю, крепче сжимая за спиной нагайку. — Молчишь? А, так!..
И, уже выхватив из-за спины нагайку, пан Кароль мгновенно понял, что этого не следовало делать. Но было поздно. Нагайка со свистом рассекла воздух и тяжелым оловянным наконечником упала на щеку Василя. Тот пошатнулся от боли. Но не крикнул, не вытер крови, побежавшей тонкой струйкой по подбородку. Он раскрыл широко рот, глотнул воздух и со всего размаха всадил вилы в грудь управителя.
Дикий крик огласил степь. Управитель, растопырив пальцы, пытался схватиться за вилы, но упал навзничь и, пригвожденный к земле, налитыми кровью потухающими глазами искал чего-то в синем небе. Василь склонился над ним бледный, без шапки. И те, кто стоял близко, услышали:
— Вот тебе за людей, палач!
Мавродий подбежал к нему. Дрожал, как в лихорадке. Толкал в спину:
— Беги скорей, Василь!
Он надел на него шапку и все приговаривал:
— Беги, Василь, беги!
Но Василь не торопился. Он задумчиво уставился в пространство, словно вспоминая что-то, и все еще держал в руках кривое, недавно обструганное древко вил. Он не глядел больше на землю, где в корчах кончался ненавистный управитель, не слушал, что ему говорил Мавродий. Он не видел никого, и ничто не интересовало его в это мгновение. Там, за далекой гранью заката, он видел стройную девушку с грустными глазами, и только она звала и влекла его.
Наконец он встрепенулся, словно пробуждаясь от тяжелого сна, выпустил из рук вилы и огляделся. И, только встретясь с испуганными взглядами мужиков, понял все.
