— Так вы признаете себя потерпевшим?
— Нет, не признаю.
Нет потерпевших, значит нет и состава преступления, а значит нет и мошенника в лице Кули. Деньги заемщики брали добровольно, тратили по своему усмотрению, Куле, что самое главное, ничего не давали, в кассу обратно не возвращали и регулярно производили рекредитацию, подписывая очередной увеличенный по сумме договор кредита, в том числе и те, которые фигурируют в последних чудо-протоколах допроса, на основании которых возбуждено уголовное дело по этим эпизодам. По судье, к концу допроса, было явно заметно, что он даже разозлился от того, что эти люди, сделав то, что они реально сделали с деньгами вкладчиков, оказались вдруг потерпевшими. По итогу Куля был очень доволен собой и в очередной раз огорчен адвокатом, который свою задекларированную работу защитника делать и не собирался.
Сделав выводы, он всерьез задумался о самозащите. Разобравшись в том как работает, вернее как должен работать УПК, в том как он устроен, Куле стало все понятно. Оставалось только внимательно отработать каждый шаг уголовного дела в соответствии с этой книжкой, и картина его защиты вырисовывалась, как фотоснимок на фотобумаге под воздействием проявителя. На полностью оправдательный приговор в своем стратегическом плане защиты, Куля конечно после уже приличной отсидки не рассчитывал, потому что полностью оправдательный приговоров в Украинском правосудии не было в принципе. Продержав полтора года человека под следствием, и уже больше года под судом, СИСТЕМЕ однозначно теперь нужно было свои такие действия обосновывать, и делать так, чтобы не получилось, что этот человек все это время сидел несправедливо и зря. Ввиду таких устоявшихся обычаев, Куля признался в двух эпизодах обвинения, которые предусматривали санкцию до пяти лет лишения свободы с расчетом на то, что суд всегда сможет дать срок равный фактически отсиженному. Кулю обвиняли кроме всего в том, что он, имея преступный умысел подделал протокол Љ1 общего собрания и использовал его по назначению при регистрации кредитного общества. То что протокол, якобы состоявшегося собрания, со сбором всех членов-учредителей общества в одном месте был сфабрикован, было правдой, действительно никто на собрание не собирался, но то что это делалось с преступным умыслом было естественно выдумкой следователя. В рамках этой статьи и в контексте Кулиной ситуации такая выдумка была для него допустима, и виделась, как его компромисс с СИСТЕМОЙ. С остальной частью обвинения Куля категорически не соглашался, да и трудно было смириться с тем бредом, который там был изложен. Кроме бредового обвинения в мошенничестве по эпизоду с компанией Вампиногова, Куля разбираясь уже самостоятельно по своему делу, выявил еще один парадокс в деле, на который никто из его адвокатов до этого не обращал даже внимания.
С эпизодом пропажи денег из сейфа, которые Ташков по официальной версии взяв из сейфа в размере более чем триста тысяч гривен и передал якобы Куле, тоже произошел загадочный фокус. Этот эпизод тогда, в самом начале расследования, логично квалифицировали по статье присвоения средств лицом с использованием служебного положения, которая могла потянуть на наказание максимум до восьми лет лишения свободы и без конфискации имущества. Но уже через год, к завершению досудебного расследования, неожиданно выяснилось, деяние связанное с пропажей денег из сейфа прокурор теперь квалифицирует, как кражу, и уже не трехсот с чем-то тысяч гривен, а двух миллионов, и тянет эта фишка теперь на двенадцать лет с конфискацией. Определяясь с цифрой пропавших из сейфа денег, обвинение не верило Ташкову, а опиралось на какое-то сомнительное заключение судебно-экономической экспертизы, которое утверждало каким-то образом, что остаток средств в кассе на тот день составлял два миллиона. В итоге, даже неопытный, но пыткий глаз Кули сразу заметил парадокс ситуации, состоящий в том, что в краже, а не в присвоении денег из сейфа, как раньше, Кулю обвиняли на основании тех же слов соучастника Ташкова, демонстрируя таким образом доверие его показаниям. Но утверждая теперь, что в кассе было гораздо больше денег, и предполагая, что Ташков взял и передал Куле не триста тысяч, а два миллиона, демонстрировалось неверие Ташкову с ссылкой на заключение экспертизы. Явный абсурд состоял в том, что с одной стороны прокурор верил показаниям Ташкова, и опираясь на них обвинял Кулю в соучастии, а с другой стороны не верил, и ссылался на акт экспертизы. Возникал логичный, но очень принципиальный вопрос, так верит обвинение Ташкову, или нет, потому что если верит, то деньги получалось были взяты из сейфа в гораздо меньшем размере, чем заявлено в обвинении, а если не верит, то речь о Куле, даже в этом, и без того незаконном варианте, пропадает.
Обдумывая свою речь на предстоящих судебных дебатах, Куля и этому эпизоду по статье кражи денег из сейфа, и эпизодам по статье мошенничества по отношению к Вампиногову и его компании, не предавал даже особого значения. Они виделись ему настолько парадоксальными и немыслимыми, что казалось никакой здравомыслящий суд их всерьез никогда не воспримет, особенно после того, как на допросе якобы "потерпевших" Вампиногова и компании по поведению и по характеру своих вопросов, судья явно давал понять свое негативное отношение относительно этих эпизодов и относительно этих людей вообщем.
Серьезными вопросами оставались обвинения в виде множества эпизодов присвоения денежных средств на основании составления Ташковым подложных договоров, базирующихся на его же показаниях. Также, серьезными казались обвинения в деятельности ОПГ вместе с девочкой-кассиром, и в легализации средств полученных, якобы, преступным путем в виде приобретения Кулей ряда единиц своего недвижимого имущества, базирующихся на чистой фантазии прокурора. Остальные пункты обвинения кроме того, что опирались на выдумку, были относительно предыдущих пунктов, еще и мелочными, не заслуживающими особого внимания.
Окончание судебного процесса контурно обозначилось только на полуторагодовалом своем рубеже. В теоретической части своей защиты Куля уже был во всеоружии давно готов, но вопрос практического характера — так он называл обеспечение своей позиции денежными знаками для судьи, был до сих пор не решен. Что Куля ни пытался предпринять, чтобы раздобыть где-то денег, на зло ничего не получалось. Все в этом отношении было одно к одному, и кризис, и арест буквально даже собачей будки несуществующей собаки на домовладении Кули, купленного в кредит в банке, и просто какое-то невезение, которое преследовало любые его шаги по достижению основной цели до такой степени явно, что иногда опять казалось, что все это не спроста. Опять казалось, что жизнь идет по сценарию, который не предусматривает выхода Кули из тюрьмы именно в этот период, поэтому и деньги ему не нужны. Любая устойчивая тенденция, ведущая или к твердым намерениям сторон, или даже к четкой договоренности о какой-нибудь сделке, обещающей Куле в итоге получение на руки необходимой ему суммы денег, совершенно по необъяснимым и форс-мажорным причинам постоянно обрывалась. Постоянно происходило что-то нелепое и непредсказуемое, когда в случившемся невозможно было отыскать виновных.
Адвокат все чаще проявлял нетерпение обозначая таким образом заботу как посредник сделки с правосудием, и каждый раз сетовал на то, что плохо будет, если денег не найдется, после того, как мы пообещали их наличие. Куля на такие завороты пояснял, что он обещал их искать, но трудно это делать, когда все арестовано. А потом вспоминал, что бесполезны все его пояснения, так как ему никто не верил, и каждый кто делая вид, что верил, все равно думал, что у Кули в огороде закопано сокровище, и что рано или поздно ему придется его откопать, стоит только слегка надавить.
Учитывая этот нюанс в отношении к нему окружающих, и не в силах решить ко времени вынесения приговора финансовый вопрос, Куля пребывая в отчаянии, решился на беспрецедентный шаг. На предпоследнем заседании перед прениями он добился двухминутной беседы тет-а-тет с секретарем судьи и попросил передать судье на словах свое устное обязательство заплатить ему тридцать тысяч долларов в пятидневный срок, если тот его под любым предлогом выпустит на свободу. Куля действительно был уверен в том, что окажись он сейчас на свободе, то нашел бы такие деньги легко. Их дали бы ему даже те, кто отказывал сегодня, потеряв веру в успех пока он в тюрьме. Но и эта последняя мера не принесла никакого успеха. Предоплата в этой СИСТЕМЕ обязательна. Поэтому, в итоге он не рассчитывал на приятный для себя приговор, но и того что получил, тоже честно говоря, не ожидал. Приговор по мало-мальски адекватным и общепринятым в соответствии с законом принципам системы юриспруденции и судопроизводства в целом, был мягко говоря подозрительным, потому как он поддержал обвинение буквально слово в слово во всех двенадцати пунктах. Позже, суд апелляционной инстанции факт полного копирования судом 1-й инстанции текста приговора с обвинительного заключения отметил в своем судебном решении. С точки зрения здравого смысла такой приговор уже с этого критерия можно считать абсурдным и соответственно незаконным, т. к. в этом важнейшем итоговом документе, по заложенной законом идее, судья выражает сугубо личное свое мнение, на основе создавшегося у него во время судебного расследования личного убеждения, которое в принципе не может слово в слово повторять обвинительное заключение, составленное следователем. Если происходит иначе, если приговор буква в букву, запятая в запятую похож на обвинение, значит такой приговор можно воспринимать по разному: предвзятым, предубежденным…, т. е. как угодно, но только не законным и справедливым.
