В течение своего более полутора десятка лет пребывания в Петербурге Долгашев обманул и обыграл многих богатых и небогатых людей. Хорошо знавшие его говорили, что он нередко привозил домой большие узлы из салфетки, в которых было множество пачек ассигнаций различного достоинства.
Мы в одном из наших фельетонов «Петербургская старина» рассказали о крупном мошенничестве Долгашева, которое в своё время в Петербурге наделало много шуму и осталось до сих пор покрытым мраком неизвестности.
В тридцатых годах нынешнего столетия (XIX в. — Ред.) проделки рыцарей зелёного поля были особенно смелы и часты. В обеих столицах существовало несколько игорных домов, где шайки шулеров действовали с необыкновенною наглостью. Без товарищей, один, шулер ничтожен; одному играть рискованно, и, в случае разоблачения проделки, за него некому вступиться и принять его сторону в споре, ему необходимы помощники. В игре в банк и ей подобных один — его кажущийся антагонист; если нужно, он скажет «атанде»; если товарищ-банкомёт забыл число промётанных абцугов, он ловко напомнит и т. д. Другой товарищ — его дольщик; он держит банк с ним пополам, значит, имеет право прометать за него или дать ему другую колоду; сбился баламут[101] или абцужный, он его поправит; пришлось делать переборку на большее число абцугов, он, шаля, сделает её, ему это ловко; он сидит рядом с банкомётом, и на него никто не обращает внимания. В коммерческих играх один товарищ тоже необходим: играть одному — нахальная дерзость; тогда он должен сам делать и подбор, и вольт, что не может остаться незамеченным. Товарищество в шулерах необходимо: они связаны общим интересом и каждое лицо необходимо в компании. Один техник, он неуловимо делает дёржки, вольты и прочее; другой имеет дар завлекать, дружиться и «путать»; третий отлично живёт, имея богатую квартиру с приманками для пижонов; четвёртый обладает талантом пронюхать, у кого можно выиграть; пятый всегда в деньгах, у него хорошее знакомство и т. д. Таким образом, хорошо организованная шайка шулеров живёт как нельзя лучше, и стоит только попасть туда богатому пижону, редкий из них отделается тысячью, а другой всем состоянием. Эти милые люди увлекут хоть кого своими ужинами, с очаровательными девицами; в конце ужина всегда завязывается игра, о результате которой нетрудно догадаться.
Такая хорошо организованная шайка действовала особенно нагло в Москве в описываемое время; она, при помощи своих агентов, узнавала о прибывающих в первопрестольную столицу богатых лицах, только что получивших наследство провинциалах или просто зажиточных людях и ловко завлекала таких неопытных людей к себе, где красивые барыни были особенно любезны с ними. На вечерах шампанское было в изобилии. К вину нередко подмешивали одуряющие наркотические средства; особенно одно время был известен так называемый «кукельванец». Он имел такое странное свойство, что не лишал пижона физических сил, но, затмевая рассудок, совершенно отнимал у него память о том, что происходило с ним и вокруг него. Опоенный «кукельванцем» делался положительно автоматом, бессознательно исполняя всё, что ему прикажут. Очень понятно, что тогда ловкие, отборные артисты не дремали и метали банк и гости проигрывали все свои наличные деньги. Но этим дело ещё не ограничивалось, являлись ещё из дальних комнат невидимые лица с заёмными письмами, векселями, с нотариальными книгами. Пьяного заставляли подписать заёмное обязательство и его копию в книге. После такой проделки пижона отвозили домой, где он просыпал целые сутки и, проснувшись, ни о чём уже не помнил. Векселя такие, как рассказывает в своих воспоминаниях О. А. Пржеславский, обыкновенно писались на срок шести месяцев. В течение этого времени они переходили в третьи или в четвёртые руки, а с наступлением срока подавались к взысканию. Мошенничество было обставлено такими псевдозаконными формальностями, что судебные власти того времени, связанные буквою закона, не допускающею протеста по безденежности заёмных обязательств, и не могли воспрепятствовать взысканиям. Мнимые должники, ничего не помня, крайне удивлялись, всеми силами протестовали против взыскания, но так как не могли оспаривать своей подписи ни на векселе, ни в нотариальной книге, то в конце концов должны были уступать и платить.
В Москве одна такая шайка, пожелавшая заполучить сразу большой куш, попалась на следующем мошенничестве. В те года прибыл в Белокаменную повеселиться один молодой богатый офицер, единственный племянник старушки-миллионерши. Члены шайки, все люди «светские», постарались сблизиться с ним. Устраивали у себя вечера с ужинами во вкусе а la regence, с обильными возлияниями и полудевицами. После ужина метали небольшой банк. Офицер посещал вечера, но не пил вина и не играл ни во что. Шулера придумали с ним следующую штучку. Одна из присутствовавших на ужинах прелестница, по-видимому, очень нравилась ему; они заставили её назначить ему свидание. Место, выбранное для rendez-vous, было в глухом переулке между огородами и садами. Возле самого дома стояла полицейская будка. Офицер приехал в дом; его впустил лакей, заплатил извозчику и велел ему ехать прочь, сказав, что господин здесь останется на ночь. Войдя в очень плохую квартиру, офицер не нашёл той женщины, которая к нему писала: вместо неё приняли его какие-то незнакомые личности самого непривлекательного вида. Офицер обошёл квартиру и, подозревая мышеловку, хотел уйти, но нашёл все двери запертыми, а принявшие его личности сказали ему, что он ранее от них не уйдёт, пока не исполнит одного непременного условия. Последнее состояло в том, что он должен подписать на гербовой бумаге и в нотариальной книге заёмное обязательство в 150 000 рублей, задним числом и сроком на шесть месяцев, на имя какого-то незнакомого ему господина. Офицер отказался от этого; тогда мошенники заявили ему, что его будут сечь розгами до тех пор, пока он не поумнеет и не сделает того, к чему его они принуждали. Когда и за этим офицер не соглашался, то его раздели и секли нещадно. На его крики никто не являлся. Наконец, пытаемый согласился на всё и подписал всё. Его отвели в какую-то каморку и уложили в постель полуживого. Придя в себя, ему удалось выскочить в окно и кое-как добраться до гостиницы, где он жил. Утром он отправился к губернатору и рассказал, что с ним случилось. Загорелось огромное дело. Розыски долго не приходили к хорошему результату, и только один случай помог открытию. Пьяный писец нотариуса проговорился. Обнаружилась связь московских шулеров с петербургскими.
Расхищена шулерами была также часть колоссального богатства одного из Разумовских, графа Петра Алексеевича. Назначенный чиновником особых поручений при новороссийском генерал-губернаторе герцоге Эмануиле де-Ришелье, он окружил себя всякого рода греками, евреями и другими тёмными личностями и шулерами-проходимцами, бессовестно его обиравшими. Он в короткое время проиграл свой московский дом, полный всякого великолепия: мебель, картины, гобелены, портреты, бронза, фарфор — всё это пошло за бесценок для расплаты за карточные долги. Проигравшись совсем, граф под Одессой на хуторе, близ Молдаванки, выстроил себе, с бесвкусными затеями, дачу. Под дачею он велел вырыть лабиринт, многочисленные извилины которого ему лишь одному были известны. Туда он забирался играть в карты, когда к нему являлись нежданные гости.
В двадцатых годах (XIX в. — Ред.) в обществе также много говорили про азартную игру известного Толстого, американца; говорили, что игра его на самом деле была небезупречна. Толстой и сам сознавался в этом, отказав раз своему приятелю, князю С. Г. Волконскому, метать ему банк.
— Нет, мой милый, я вас слишком для этого люблю. Если бы вы сели играть, я увлёкся бы привычкой исправлять ошибки фортуны.
Новосильцов приводит рассказ, как Толстой сошёлся с Нащокиным, с которым он не расставался по смерти, и умер у него на руках. Вот как описывает он первую встречу друзей. Шла адская игра в клубе; наконец, все разъехались, за исключением Толстого и Нащокина, которые остались за ломберным столом. Когда дело дошло до расчёта, Толстой объявил, что противник должен ему заплатить двадцать тысяч.
— Нет, я их не заплачу, — сказал Нащокин, — вы их записали, но я их не проиграл.
— Может быть, это и так, но я привык руководствоваться тем, что записываю, и докажу это вам, — отвечал граф.
Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и прибавил:
— Он заряжен, заплатите или нет?
— Нет.
— Я вам даю десять минут на размышление.
Нащокин вынул из кармана часы, потом бумажник и отвечал:
— Часы могут стоить пятьсот рублей, а в бумажнике двадцатипятирублёвая бумажка, вот всё, что вам достанется, если вы меня убьёте, а в полиции вам придётся заплатить не одну тысячу, чтобы скрыть преступление; какой же вам расчёт меня убивать?
