Он протянул Ливий оставшиеся деньги и сказал:
– Надо поесть, госпожа.
Взволнованные женщины отказались, тогда Элиар произнес:
– Все выезды из города очень хорошо охраняются, на улицах и площадях полно солдат. Однако нам все-таки нужно выбраться. Мы решили бежать в Грецию, туда добираются морем, значит, нам сначала надо в Остию, а потом?..
– В Остию? Да, наверное. Из Остии, как я слышала, корабли идут в Путеолы…
И тут внезапно послышался голос Гая:
– Из Остии в Путеолы три дня пути, потом из Путеол в Коринф или Афины – через Пелопоннес – можно приплыть и за пять, если не помешают морские разбойники и осенние шторма. Но нам это ни к чему. Мы никогда не выберемся из Рима.
– Почему? – с долей вызова произнес Элиар, впервые обращаясь к Гаю.
– Под нашими ногами бездна.
– Иногда можно выжить, даже уцепившись за травинку. Как бы то ни было, мы должны попытаться спастись.
– Мне нечего спасать. – Гай снова закрыл глаза. – И для всех вас было бы лучше, если б я уже умер.
По спине Ливий пробежал холодок. «А как же я?!» – хотелось выкрикнуть ей. Ведь она тоже лишилась всего, что имела, отказалась сама, под влиянием обстоятельств, казалось, не оставлявших никакого выбора. Вчера этот шаг дался ей легко, но теперь – Ливия знала – ей предстоит пожинать горькие плоды своего поступка.
Тарсия шевелила губами, – наверное, молилась кому-то из богов. Элиар молчал. Он давно уже никому не молился, хотя подозревал, что в уготованной ему жизни глупо полагаться только на свои усилия. Что такое высокая стратегия против превратностей судьбы? Выходя на арену с мечом в руке, он не имел никаких определенных мыслей, не строил никаких планов, не уповал ни на какие высшие силы. Но после, в очередной раз избежав гибели, случалось, думал: наверное, кто-то могущественный направлял движения его тела, должно быть, чья-то невидимая рука вновь перевела его через пылающую бездну на берег жизни. Но он никого не благодарил, потому что знал: когда играешь в кости со смертью, нельзя рассчитывать на долгую удачу, даже если тебе помогают все боги Олимпа.
– Вот что, – сказал он женщинам, – нам его не спрятать. Я видел, как ворошили копьями сено в повозках, как протыкали мешки и разбрасывали корзины. Нам надо пройти, не прячась, слышите? Победить противника намного легче, если угадать, как он будет действовать. Мы не должны позволить им разгадать нас. Так что давайте подумаем.
– Мы придумаем, – решительно произнесла Ливия, обращаясь Тарсии и Элиару, которым было чуть более двадцати лет и которые, так же как и она, отчаянно хотели жить, – мы обязательно что-нибудь придумаем.
…С вечера хлынул ливень и продолжался едва ли не всю ночь: небеса сотрясала дрожь, точно там бесновались в каком-то невидимом логове полчища ужасных существ, а внизу ветер безжалостно гнал мутные воды Тибра и так сильно хлестал землю сотнями похожих на плети дождевых струй, что вода разметалась брызгами во все стороны. Она потоком неслась по дорожным камням, булькала в сточных канавах, шелестела по листьям деревьев, дробно стучала по крышам и навесам. Хотя под утро дождь прекратился, было очень сыро, и солдаты, стоявшие в карауле близ Остийской дороги, без толку кутались в насквозь промокшие широкие лацерны.[17] Несмотря на то что их бесконечно раздражала необходимость осматривать повозки и вглядываться в лица пеших путешественников, они продолжали выполнять возложенную на них обязанность, подчиняясь железной дисциплине римского войска. К тому же ими руководили и чисто практические соображения: за голову проскрибированного каждому свободному было обещано двадцать пять тысяч драхм.
– Я уже устал видеть в каждом бродяге сбежавшего сенатора, – сказал один солдат другому.
А между тем поток повозок, как въезжавших в Рим, так и выезжавших из него, не иссякал: тяжело нагруженные двух– или четырехколесные ломовые телеги, легкие крытые колесницы, запряженные мулами или низкорослыми, но выносливыми галльскими лошадьми. В углублениях размытой ливнем земли стояла вода, местами она заливала оси заляпанных жидкой грязью повозок. Но воздух был на диво чист и прохладен, пахло не пылью, а листвой, травою и мокрой древесной корой.
Солдаты пропустили шумную толпу бродячих актеров, коим вздумалось тронуться в путь за час до рассвета, потом остановили одинокую повозку, которой правил светловолосый молодой человек, по-видимому, раб-варвар.
– Что везешь и куда? – спросили его.
Он равнодушно кивнул назад, туда, где сидела безмерно взволнованная, испуганная молодая женщина. Ее печальные серые глаза влажно поблескивали на усыпанном веснушками, бледном от усталости или горя лице; капли недавно прошедшего дождя переливались жемчугом в мягких волнах рыжих волос, выбивавшихся из-под траурного покрывала, а обвисшие складки мокрой одежды обрисовывали огромный живот, – судя по всему, женщина была на одном из последних месяцев беременности.
Рядом с этой, первой, находилась вторая, тоже в темной одежде, поникшая и незаметная, она прятала лицо под накидкой. Основную часть повозки занимало что-то похожее на неподвижное человеческое тело, надежно укрытое толстым плащом. Остро пахло еловыми ветками и кедровым маслом, каким обычно натирали тела усопших с целью задержать разложение.
– Что там у вас? – нетерпеливо повторил солдат.
Молодая женщина, может быть, жена средней руки торговца или управляющего богатым поместьем, но никак не аристократка, откинула темную ткань. Перед взглядами солдат предстало озаренное светом факелов безжизненное лицо молодого мужчины. Глаза были закрыты, бескровные губы слегка разомкнуты, черты воскового лица застыли, а на шее виднелась ужасного вида багровая рана. Не дожидаясь вопросов, женщина принялась объяснять, говорила взволнованно, громко, сбивчиво, слова перемежались всхлипами, – одной рукой она держалась за свой огромный живот. Это ее муж, а вон там – сестра мужа, возница – их раб. Ее супруг приехал в Рим по торговым делам, и там его убили, по ошибке или злому умыслу… А теперь его везут хоронить в собственной земле в одну из южных провинций. К тому же она не хочет, чтобы ее ребенок появился на свет в этом ужасном городе и…
Солдат прервал ее речь резким жестом. Хотя похороны усопшего считались священным делом живых и все относились к умершим с неким возвышенным почтением, никто не стал бы без лишней надобности осквернять себя прикосновением к покойнику. Мало ли как отнесутся к этому боги, а приносить искупительную жертву никому не хотелось. Словом, путникам разрешили проехать без тщательного досмотра.
Во время разговора солдат с женщиной державший вожжи человек ни разу не двинулся, не переменил позу, тогда как его глаза с неослабевающим напряжением наблюдали за разыгравшейся сценой. Один единственный подозрительный жест, слово – и он спрыгнул бы с повозки и вступил в свой последний неравный бой, тогда как женщины послали бы лошадь вскачь. Таков был уговор. Возможно, им удалось бы уйти. Возможно…
