внешняя стена казалась ещё более высокой и прочной. Хок пристроил руку рядом с топором.
Фишер была столь же вежлива, хотя её рука была гораздо ближе к мечу на бедре, потому что она от природы была гораздо менее доверчива, чем он. Чаппи принюхивался к воздуху и оглядывал всё вокруг.
Брат Амброуз провёл их мимо главных зданий Аббатства, с их решетчатыми окнами и плотно закрытыми дверями, затем мимо ряда небольших каменных келий, предположительно предназначенных для полного уединения и медитации, а затем по заднему двору, где полдюжины других монахов в грубых коричневых рясах спокойно обрабатывали обширный огород. Всё было очень безмятежно, очень мирно, монахи сажали, пропалывали и копали, ни разу не подняв глаз, чтобы поприветствовать посетителей. Видимо, они были погружены в свои собственные мысли. Все они выглядели вполне довольными. Брат Амброуз указал на одинокую фигуру в капюшоне, стоящую на коленях у дальней стены и сажающую семена в землю голыми руками.
— Это брат Джек. Не делайте ничего, что могло бы его расстроить, и не пытайтесь забрать его из Аббатства против его воли. Сейчас мы все мирные люди, но мы можем вспомнить, кем мы были, если понадобится.
Он ушёл с видом человека, который сделал что-то, о чём потом пожалеет. Хок повёл их через огород, очень осторожно ступая по узким дорожкам, посыпанным гравием, стараясь не мешать монахам. Никто из них не смотрел вверх. Хок иногда останавливался, чтобы утихомирить Чаппи, который скалился на тихо поющие розы, и Фишер, чтобы она не нашинковала мечом куст, который бросился на неё. Наконец они добрались до монаха у дальней стены.
Он аккуратно вдавил последние семена во влажную землю. Руки были старые и морщинистые, с тёмными печеночными пятнами.
— Привет, Джек, — сказал Хок. — Это твои мама и папа. Я знаю, что прошло много времени, но…
Монах неторопливо встал. Старые суставы громко скрипели. Откинув капюшон, он открыл доброе и мягкое лицо, сильно изрезанное морщинами, с аккуратно подстриженными седыми волосами. Его улыбка была тёплой, как и глаза.
Сердце Хока сжалось. Он совсем не узнавал этого старика. А затем улыбка превратилась в знакомую ухмылку, и когда монах заговорил, Хок сразу узнал этот голос.
— Здравствуйте, Отец, — сказал Джек. — Рад снова видеть вас с матушкой. Давно не виделись, не так ли? Вы оба выглядите… хорошо.
— Ты постарел, — сказал Хок. — И меня не было рядом, чтобы увидеть это. Мне так жаль, Джек.
— Тогда вы пришли в нужное место, — сказал Джек. — Прощение здесь входит в стандартную программу. За всё зло, которое мы все совершили.
Он шагнул вперёд и обнял Хока, который в ответ крепко стиснул своего сына. Старик почувствовал себя очень хрупким. Когда Хок отпустил его и отошёл, Фишер прижала Джека к себе так, словно никогда его не отпустит. Поэтому через некоторое время он сам отпустил её. Джек всегда был очень интуитивен в таких вопросах. Фишер отошла, и Джек улыбнулся Чаппи.
— Привет, boy! Хороший парень! Ты выглядишь даже старше меня, Чаппи! Посмотри на всю эту белизну вокруг твоей морды! Как дела, пёс?
— Лучше тебя, судя по всему, — сказал Чаппи, и толкнул головой Джека так сильно, что чуть не сбил его с ног. Джек потрепал его по голове и подёргал за уши.
— Почему ты никогда не приезжал в Академию, чтобы увидеть нас, навестить?
— Потому что это вызвало бы слишком много вопросов, — ответил Джек, поглаживая пса по спине, пока тот бешено вилял хвостом. — И потому что я не покидал Аббатство двадцать лет. Моё место здесь.
— Ты запер себя здесь из-за того, что ты сделал как Ходок? — спросила Фишер.
— Это не тюрьма, Мама, — сказал Джек. — Я могу уйти в любой момент. Я просто не хотел. Ты же знаешь, что за отравленная чаша — вся эта история с Ходоком. Ты знала Джерико Ламента.
— Он тоже отказался от этого, — сказал Хок. — Чтобы жениться на Королеве Фелисити.
— А я отказался от этого, чтобы прийти сюда, — сказал Джек. — Перестал быть гневом Божьим в мире людей. Не потому, что я был плох в этом, а потому, что мне это слишком нравилось. Наказание виновных — это не то, что должно доставлять удовольствие. Нет, я отказался от всего этого ради мира и покоя, и ни разу не пожалел об этом.
— Так ты был счастлив здесь? — спросила Фишер. — Это важно для нас, Джек.
— Я был здесь очень счастлив, мама, — улыбнулся Джек. — Но я всё равно уеду отсюда с вами, когда вы попросите. Вы ведь за этим приехали, не так ли? У меня были сны, видения… о Принце Демонов.
— Нам нужно поговорить, Джек, — сказал Хок.
* * *
Брат Джек вывел их из сада Аббатства обратно в главный двор, где для них был накрыт стол. Здесь были расставлены стулья и блюда со свежими фруктами, овощами и сушёными грибами.
И бутылка вина собственного производства Аббатства, а также довольно разномастная коллекция бокалов. Чаппи хорошенько обнюхал всё, что ему предлагали, вежливо отказался, приложился к миске со свежей колодезной водой, поставленной для него, а потом свернулся калачиком под столом, положив голову на лапы, пока остальные ели, пили и разговаривали.
— Я знаю, — сказал Джек, — всё это немного банально, не так ли? Но в этом и заключается суть убежища Святого Августина. Мы не хотим, чтобы здесь было что-то от соблазнов внешнего мира. Мы все здесь вдали от прошлых грехов и ужасов.
Несколько монахов молчаливо ели за другим столом, в дальнем конце двора. Они держались обособленно. Джек указал на них едва заметным кивком головы.
— Тот, что слева, это брат Алистер. Раньше был ростовщиком. И иногда нанимал костоломов. Потом стал сборщиком налогов. Теперь он молится больше, чем все мы вместе взятые. Монах рядом с ним — брат Давид. Раньше он был солдатом-наёмником. Воевал на всевозможных войнах, принимая любую сторону, и ему было на всё наплевать, лишь бы деньги платили. Теперь он молится за души всех убиенных им мужчин, женщин и детей. Теперь он держится в стороне от этого, чтобы больше никогда не воевать и не убивать.
— В чём ты раскаиваешься? — спросила Фишер почти сердито. — Ты не такой, как они! Ты был Ходоком, силой Добра!
— За мои грехи, — сказал Джек. — Дело не в том, что ты делаешь, Мама, а в том, почему ты это делаешь.
— Кто-нибудь объяснит мне, кто такой Ходок? — спросил Чаппи из-под стола. — Не думаю, что мне когда-нибудь нормально это объяснял. А если и объясняли, то я
