— Пусти, — стонет Ви.
— Шагай, — вталкиваю ее в туалет, а затем насильно нагибаю над раковиной, подставляя лицо под струю воды.
Уж если Полине помогло, эту отрезвит в два счета. Но у Ви нет неразрешимых проблем, и она вовсе не обессилела от горя. Кричит и вырывается, затем вообще кашлять начинает, воды наглотавшись. Олицетворение беспомощности. Надо отпускать, пока не померла от собственной глупости. Но задыхается, кашляет, а все равно песню свою не прекращает:
— Какой же ты урод. Думаешь, что все знаешь?
— А ты думаешь, что тут кому-то есть дело до твоих проблем?
— Да пошел ты! — орет, вылетая из туалета, и бегом к выходу.
Короче, ответ ясен: работать она не собирается.
Жен
«Удаление глиобластомы (агрессивная опухоль мозга)» — набираю в гугле. Жму видео. Но реакции ноль. Вспоминаю, что не так давно пролила на тачпад сок, и теперь кнопки не работают. Поменять ноутбук? Можно и поменять, но очень ли нужен рабочий тачпад, если я на нем успеваю разве что нейрохирургические операции смотреть, да читать медицинские статьи? Пока в очередной распутываю провод мышки, ложка, в которой еще недавно было мороженое, становится во рту горячей. Незабываемое чувство!
Стандартный набор хирурга: поздний ужин из нездоровой пищи, кровавое видео на экране, и отсутствие света, дабы одиночество поменьше бросалось в глаза.
Я устала как сволочь. Другого выражения и не подберу. Мне бы спать лечь, но завтра у Капранова две операции по удалению опухолей мозга, а он их ненавидит и будет не в духе… Рак — жуткая вещь, его боятся не только пациенты, но и врачи. Эта болезнь раз за разом доказывает, насколько бессильно человечество. Несколько миллиметров, и сколь бы круты мы ни были — беспомощны, словно котята. Зашиваем пациента и говорим, что сделали все возможное, хотя по факту причинили ему ненужную боль и отправили умирать. Есть ли что-либо страшнее?
Утыкаюсь взглядом в пластиковую баночку с мороженым, не хочу эту опухоль даже видеть. Какого черта? Сегодня меня отправили к Горскому — в кардио, — и я весь день смотрела на серые лица пациентов-сердечников, а едва вернулась домой, скинула сапоги и натянула уродливую домашнюю одежду, как плюхнулась на стул смотреть новые ужасы. Отличная перспектива для одинокого вечера!
К черту! Закрываю вкладку и пару минут просто барабаню пальцами по столешнице. А затем, поддавшись необъяснимому порыву (я бы никому и ни за что не сумела объяснить, откуда в голове взялась такая мысль), открываю окошко и ввожу в строку поиска новые слова. Имя Арсения…
Гугл откликается очень охотно, и от одних лишь картинок бросает в жар. Благо его можно разбавить мороженым и продолжить изыскания. Ведь у нас сегодня в программе видео…
Я просто хотела на него взглянуть — убедиться, что не солгал о своем прошлом. Откашлявшись, вынуждена признать, что все правда. Но смотрю на экран и понимаю, что переоценила не только собственные возможности, но и операторскую работу. В смысле лицо Арсения на экране мелькает так редко, что хоть в красную книгу. И мои чувства в полном сумбуре.
Знаю, существуют вещи, ради которых можно пойти на очень многое. Допустим, если бы мне пообещали за несколько таких кадров сердце, я бы, черт возьми, согласилась, наверное. Вот только мне так легко не отделаться. И за Арсения можно только порадоваться. Своего добился. Мне должно быть на его прошлое наплевать… только мне не наплевать, и как-то даже горько.
Сантино
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Когда Ян притащил на кастинг стриптизерш ораву просиликоненных кукол, меня аж передернуло. Не успел опомниться, а передо мной уже стоит толпа девок, отличающихся только цветом накладных волос и размером грудных имплантатов. Мило. Я эту ораву проредил по принципу: если пластических операций было больше двух, то пошли вон. В итоге выживших осталось лишь пятеро. Братец-кролик поискать новые кадры не прочь, но, сдается мне, чуть в обморок не грохнутся от мысли, что придется выбирать: либо прямой нос, либо грудь в наличии. Меня ему переубедить не удалось даже с помощью коньяка, и теперь каждая девочка в этом заведении выглядит девочкой, а не конструктором.
В глубокой юности я нормально относится к подобным женским заскокам, но работа на съемочной площадке свела терпение на нет. Когда каждые пять минут у, с позволения сказать, актрисы отваливается то бровь, то шевелюра, то еще что похуже, волей-неволей возненавидишь лишние детали.
В итоге, на мировую пришлось идти Яну и, судя по всему, не так уж он пострадал, учитывая, что приглядывать за стриптизом вызвался без малейших возражений.
Жаловаться вовсе не на что. Благодаря Ви, а также Алексу и Павлу, в день открытия казино собралось немало влиятельных людей, большинство из которых пришли, чтобы пообщаться со мной за партией в покер. Я предупрежден о том, что поначалу придется многих умасливать, в том числе намеренно проигрывая, но следить за всем, играть и держать лицо несколько утомительно, и идея оставить вместо себя кролика хоть на какое-то время оказывается настолько заманчивой, что не удержаться.
Укрывшись в кабинете, срываю ставшую ненавистной бабочку, но только успеваю выдвинуть ящик, где припрятан арманьяк, как раздается стук в дверь, и входит Ви. Думал, уже не появится после случившегося. Исчезла на целые сутки, зараза. Но несмотря на то, что глаза все еще затравленные, выглядит она супер. Одета в темно-синий шелк, волосы спущены безупречной чуть старомодной волной на одно плечо, туфли убийственные.
— Я хотела извиниться, — сообщает она. — За вчерашнее.
— Мне по барабану, — отвечаю, скрывая легкое удивление таким поворотом.
— Я надеялась, что ты тоже извинишься, — оскорбленно.
— Твои проблемы.
Но вместо вселенской обиды вдруг получаю в ответ усмешку. А затем она делает еще два шага внутрь и плотно прикрывает дверь.
— У тебя бывает ощущение, что ты будто в тесном платье? — спрашивает, претендуя на некую популярную философию.
— Когда я начинаю толстеть, блонди, я иду в магазин и покупаю себе новый комплект одежды. Не платье, но идея та же.
— Вот я и купила, — кивает Ви. — Думала, что выдержу… это, что пойму, мне ведь не так много нужно, но когда увидела его в кабинете с двумя сразу… Нет, тогда я тоже решила, что ничего нового — смогу, но затем заметила жалость в глазах его секретарши. Не вытерпела, вернулась и объявила, что ухожу.
— Ага, все мужики — сволочи, — говорю в надежде на скорый уход нежеланной визитерши.
В ее словах я не нашел ничего нового. А вот арманьяк был бы кстати. Но хлестать из горла, игнорируя вопли раненой души неприлично. Да и вообще, вдруг отберет с горя?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я плакала не из-за него, — продолжают меня пытать. — Почувствовала облегчение, так поступив. Но вмешалась мать. Обозвала меня дурой, объявила, что он был моим единственным шансом на достойный брак, ведь мне уже двадцать шесть, и я не первой свежести, а раз так, то стоило бы терпеть не вякая… Не первой свежести…
