Как из леса вышли, Михей нас с Хромым сразу направо, в наш барак завернул. А Принц за Хозяином влево пошел, к дому. Там в кухне на первом этаже свет горел, и собаки в вольере тявкали. Принц нам рукой на прощание помахал и еще кулаком вот так сделал. Не знаю, что это означает. Наверно, что-то хорошее. Может, хотел напомнить, что он чемпион по бегу и плаванию? Может, так все чемпионы делают? Или принцы. Не знаю.
Больше мне с ним поговорить ни разу не довелось, так что спросить не мог. Ты случайно не знаешь, что это значит, когда кулак вот так сжимают и так вот рукой вверх? Нет? Так я и думал.
Что дальше было?
А дальше уже не очень интересно. Это ж тебе не сказки. Я ведь тебе все как есть, объясняю. Чтоб ты просто понимал, в каком мире живешь.
…Короче, когда вернулись мы в барак, Михей с нами даже разговаривать не стал – Хромому по затылку съездил, и он вырубился. А меня, за то, что старший, и что хряка мы так и не поймали, да еще с чужаком в лесу разболтались, к столбу привязал да розгой оттянул вдоль спины.
Хорошо так оттянул, не слабо. Мне показалось, что он мне спину распорол и позвоночник выдрал – до того больно было. Свалился я на свою подстилку и головы поднять не мог. Всю ночь спина у меня горела. Только и думал о том, чтоб водой бы ее кто затушил, что ли, а то сил нет терпеть.
Так и заснул. Огонь мне снился. Будто какой-то огромный клоун развел на моей спине костер, и бегает вокруг, руками размахивает — счастлив, что одни уголечки скоро от меня останутся. Радуется, и знай дрова подбрасывает. Одним поленом по уху звезданул. Тут я и очнулся. Смешно? Смейся, малявка. Если б ты только знал, что сон мой был в руку. Вещий – так это называется. Но ты не перебивай. Ты дальше слушай.
Открыл я глаза и вижу, что никакое то не полено было, а это Очкарик покойный – Царствие ему Небесное, хотя тогда он еще был жив – надо мной стоит, трясет меня. Морда встревоженная, весь какой-то встрепанный, на себя не похож…
— Чтой-то, — говорит, — когой-то вы сюда привели с Хромым?
Я говорю:
— А что такое?
— Они с Хозяином всю ночь препираются. Ничего себе парень! Въедливый, как оса.
— Приятно, — говорю, — слышать. Пусть знают настоящего Принца!
— Да что ты понимаешь, — кипятится Очкарик. – Принц. Дурак он, твой Принц! Нарвется же... На Михея нарвется. На его кувалду. Как есть дурак!
— Не без этого, — говорю. – У Принцев это дело обязательное. А чем бы иначе они от обычных людей отличались? Они все такие. Храбрые, как психи. Он, между прочим, еще и чемпион, чтоб ты знал.
— Чемпион? По чему чемпион?! – вопит Очкарик. – По идиотизму, что ли?
— По плаванию, — говорю. – И по бегу еще.
И ухмыляюсь, как дурак. У меня даже спина не так болеть стала, до того мне за своего Принца весело вдруг сделалось. Вот, мол, какой он у меня. У меня! Ха! Как будто что-то в этой жизни может быть у такого как я, мое.
Но это я сейчас понимаю, что глупости нес. А тогда… Тогда Очкарик со мной чуть не разругался. За то, что я Принцем этим горжусь. Да, так он сказал.
— Что ты, — говорит, — своим Принцем гордишься? Как будто он такой герой, и нас всех тут сейчас с фермы на свободу выведет! Или нет – даже не на свободу. А домой. К настоящим родным, к папам-мамам, бабушкам-тетушкам. В семью. Ага?!
— А что? Может и выведет!
Дурак я тогда был. Хуже тебя сейчас. Но уж больно я в этого Принца поверил. Что он со всеми этими гадами справится. Всех победит. И все такое. Да-а-а.
Очкарик передо мной бледный сидит, пальцы свои терзает. У него привычка такая дурацкая была – кожу на лапах себе крутить, когда волнуется. Сидит и щиплет сам себя до синяков.
— Ты про Ханну-то зачем ему рассказал? – говорит.
— А что? – спрашиваю.
— Как – что? Ты понимаешь, этот кретин уже потребовал, чтоб ему Ханну предъявили. Назвался он им каким-то там «добровольцем—инспектором по заступничеству за детей-сирот» и канифолит Хозяйке мозги, что, мол, должен он своими глазами увидеть, как тут девочке живется. Жалобы у нее принять, если имеются.
Я прям захихикал, клянусь! Ничего себе, думаю, у Принца разноцветного фантазия. Почище, чем у Хромого или Очкарика. Надо ж, какую штуку завернул. А что, может быть, и сработает? Но Очкарик смотрит на меня и головой качает.
И тут до меня допирает. Все бы хорошо, но Ханна! Действительно, зачем я ему про Ханну рассказал? И про Жирдяя-на-Джипе, помнится, тоже. Зачем?!
— Я так понимаю, про то, что Ханнины косточки давно под свинарником зарыты, про это ты ему забыл упомянуть?
Голос у Очкарика ядовитый – ни дать, ни взять, кобра. Такая, которая ядом плюется.
Я чуть не завыл в голос. И ведь действительно так: забыл! Ну, правда. Как из головы вылетело. Я ведь с головой-то своей давно не в ладах. И болит она у меня, и многое забываю.
А Ханна… Я про нее часто, как про живую, думаю. Даже и до сих пор. Все время почему-то забываю тот день, когда к ней в последний раз Жирдяй приезжал. Хозяйка послала меня с Очкариком ее искать, и мы искали. Долго искали. Жирдяй уже злиться начал. Все бегал, хлопал дверями своего джипа. Какие-то фотоаппараты туда-сюда таскал. А мы всё Ханну искали. По-настоящему.
Но нашел ее Косорыл. Он всегда знал, где она прячется. Оказалось, на сеновале она. На балке висит, и ноги босые всего—то в паре сантиметров от земли болтаются. Как будто Ханна на цыпочки хотела встать, подпрыгнула, взлетела вверх, а назад, на землю не вернулась.
Это в первое, самое первое мгновение мне так показалось. Потом – нет. Потом я ее лицо увидел. Опухшее, не Ханнино совсем лицо. Язык синий, набок свесился. Под ногами лужа вонючая. И веревка на балке раскачивается и скрипит, скрипит. Страх, в общем, и гадость.
Достал ее Безликий. Ханна, она слишком хорошая была. И уже почти большая. Душу ее Безликий забрать не сумел, а убить – сумел. Теперь-то я это знаю. А тогда… Чего только ни думал, аж голова у меня трещала по ночам. Нет, не хотел я про это помнить.
Вот потому и Принцу забыл рассказать. А он теперь из-за меня в ловушку угодил. Потому что если Хозяин вдруг заподозрит, что Принцу нашему по-настоящему что-то известно про здешние дела – они с Михеем точно его порешат и свиньям скормят. Хоть он и чемпион по плаванию десять раз.
Мне от этой мысли прям дурно стало.
— Иди, — говорю, — Очкарик! Иди скорей. Подслушай еще, о чем они там говорят. И если что – беги сюда. Я сейчас встану, всех соберу. Обскажу им про все, объясню. Не хочу я, чтоб Принца убили. Может, если мы все туда придем и скажем, что нельзя Принца убивать…
— Да куда тебе вставать! – Очкарик говорит, а сам чуть не ревет. – С ума ты сошел. О себе подумай. У тебя ж спина вон вся в крови. А ты о Принце думаешь!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
