— Да куда тебе вставать! – Очкарик говорит, а сам чуть не ревет. – С ума ты сошел. О себе подумай. У тебя ж спина вон вся в крови. А ты о Принце думаешь!
— Миленький, — говорю, — Очкарик. Ты за меня не заморачивайся. Я твердый орешек. Меня разные папы-мамы били, и мамы-мамы травили — ничего со мной не будет. Ты иди, тихонечко подберись, послушай, что там делается… Главное – вовремя свистни на подмогу. А я сейчас… Давай, двигай!
Очкарик только глянул на меня – понял, что я не отступлю. И убежал.
А я потихоньку поднялся – кровь, зараза, запеклась, и одежда к спине присохла. Надо снять, а не могу — больно, будто кожу с меня живьем тянут. Я вдруг вспомнил, как бывало, ящериц, сереньких таких, юрких, как змейки, в поле ловил, а они, если неправильно их схватишь, хвосты отбрасывали. Впервые подумалось: больно же им, наверное, когда приходится вот так собственный хвост от себя отдирать да бросать. Раньше мне это в голову не приходило. А тут я этих ящериц крепко пожалел. Когда начал сам, как та ящерица, выползать из присохшей одежки, будто из собственной кожи выдираться… Ужасно больно было. Но иначе-то нельзя. Потом, когда отодрал, полегче все же стало.
Вышел я из нашего барака взглянуть, где там наши все. Косорыл у ворот сидит, башкой во все стороны вертит. Меня увидел – расплылся в улыбочке. Я ему помахал рукой, он сразу прибежал, мычит чего-то.
Я ему велел, чтоб он мне бумагу и карандаш притащил. Я знаю, у него есть. От Ханны остались. Косорыл хранил ее альбом и два карандаша в каком-то своем тайнике.
Он удивился сперва, но потом увидел, что я нисколько не шучу, что мне очень надо, и послушался.
Вынул один листочек из альбома и карандаш принес. Я написал записку ребятам, что жду всех срочно в нашем бараке. Чтоб были все, как штык, обязательно. Написал, что это мой им предсмертный завет. Очень я серьезно настроен был тогда.
С этой запиской я послал Косорыла. Чтоб он всем ее показал и собрал наших. А сам сел ждать Очкарика у входа в барак. Отсюда мне видны были еще собачьи вольеры во дворе. Боялся я, что, если чего, Михея Хозяин пошлет за своими зверюгами – на Принца натравить. Надо этот момент не упустить, не прошляпить.
Сидел я, волновался ужасно. Так переживал — даже о жратве забыл, хотя с прошлого вечера не жрамши. Все на солнышко пялился. Небо серое, как свинцовое плита, а солнышко все-таки как-то через эту хмарь пробивается – винтится теплыми лучиками в серую стенку. Будто лампочка сквозь грязную занавеску просвечивает.
Думал я об этом упрямом солнышке, мечтал… И так высоко мои мысли забирались — как стрижи в поле – под небеса. В таком я был необычном помрачении тогда. Дурак, что взять.
И вдруг вижу: въезжает, громыхая на повороте, во двор машина. Яркая, спортивная, хотя и не новая, но красивая. Капот какими-то драконами разрисован. Ни разу эту машину я на ферме не видел.
Вылезает из машины хмырь в рабочем комбинезоне, дверцей хлопает и машет рукой в сторону кухни. А из дома выходят навстречу хмырю Хозяин с Хозяйкой, Михей-идиот и… кто бы ты думал? Принц. Собственной персоной. Причем все улыбаются друг другу, как родные. И разговаривают с такими дружелюбными мордами – ни дать, ни взять – лучшие приятели.
Хоть я и зырил на них издалека, со своего места, но все же мне хорошо видно было – улыбаются, да. И Принц улыбается.
Я его пилю взглядом, а он даже головы в мою сторону не повернет. Будто и нет меня. И никогда на свете не было.
Вот в это мгновение я и подумал, что был, наверное, не прав: выдумал тоже имечко - Невидимый! Разве можно человеку такого для себя желать, чтоб никто на него внимания не обращал? Нет, нету в этом ничего хорошего.
По крайней мере, в тот момент почувствовал я ужасную обиду. Даже, каюсь, вякнул чего-то в ту сторону – так захотелось заставить их всех посмотреть на меня. Чтоб увидели. А главное, чтоб Принц поглядел. Чтоб заметил. И вспомнил.
Но он не поглядел, нет.
Он снял с плеча свою сумку и деревянный чемоданчик, швырнул в машину, руку Хозяину и хмырю пожал, Хозяйке кивнул. Сел за руль и уехал. Даже не оглянулся ни разу.
Лицо у него было мрачное. Неживое какое-то.
Стоял я и смотрел ему вслед, как дурак. Даже не знал, что и думать. Вот так.
А потом пришел Очкарик, Косорыл с ребятами прибежали. Не знал я, что им сказать. Сидел и только смотрел и смотрел куда-то в пустоту. На дорогу. На серое небо. Странное это было чувство. Сижу: и никаких мыслей у меня в голове нет. Только усталость. Но это даже хорошо.
Знаешь, бывает такая усталость, что даже боли не чувствуешь нигде. В голове шумит, все тело ломит и зудит, но тебя самого как будто нет. Вывалился из этого мира, и лежишь отдыхаешь. Как сломанная кукла.
А потом Очкарик ко мне подсел, локтем пихнул.
— Ну, че ты, говорит. Ну, Принц. Нормально же с ним все. По крайней мере, обошлось. Ты ж хотел, чтоб с ним ничего не стряслось. Ну, вот с ним и ничего…
— Ничего, — повторяю, как попка. А сам и не понимаю, что говорю. – Ничего.
А ребята стоят и смотрят на меня. Тоже не понимают. Но видно, что им страшно.
Очкарик носом дернул, говорит:
— Они у него в багажнике какую-то траву нашли. Пригрозили, что в полицию сдадут. Тогда он свою художественную академию уже не закончит. Они все про него узнали — имя, где живет, где учится. Местная полиция постаралась. Один с утра уже приезжал. Пугнул его. Они ж все здесь долю свою имеют. И полиция, и опека, и муниципалы. Жирдяй, он знаешь, кто?
Я отмахнулся. Мне все равно, кто такой Жирдяй. Мне важно, что Ханну он до смерти довел. А кто он, мне до лампочки.
А Очкарик свое продолжает:
— Ты знаешь, говорит, как Хозяин свой бизнес от прежнего владельца перенял? Задешево купил. А все почему? Тот, предыдущий Хозяин, который первым тут все устроил, он чуть было в тюрьму не загремел. Парень ему какой-то попался, сын шишки из соседнего города. Этого мальчишку семья искала, и уже полиция на след вышла, что его сюда, на ферму, кто-то сплавил. Вот и нагрянули. А тут… сам понимаешь. Ну, и прошлый Хозяин уж думал в бега податься. Но тот, что в местной полиции главный, уломал его. Чего ты, говорит. Зассал, что ли, перед залетными? Мы их уделаем. Те собрались, понавезли сюда каких-то социальных комитетов, комиссии понаехали… А на ферме – опаньки! Никого уже и нет. Ни единой души. Кроме Хозяина с Михеем. Но этот идиот, ты ж знаешь, не разговаривает. Да, он с той, прежней партии еще остался. Один. А всех остальных ребят… Они их в лес вывезли, на Дальние Топи. И там положили. В болотной воде тела быстро гниют. Никто их там не найдет. И никто ничего не докажет. Никогда.
Хромой услышал все это, заревел. А я говорю:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
