— А-а, вы здесь, — сказала она — Бенедетта говорила, что вы увлеклись старыми книгами. До чего добрались?
— До тушеного гуся в красном вине.
— Да-да… Oca in potacchio, рецепт моей бабушки. Мясо гуся режется кусочками и тушится на медленном огне с peperoncini и вином. А перед самой подачей на стол добавляется немного уксуса, чтобы разбавить гусиный жир — Густа явно хотела поговорить о чем-то другом, но не решалась — Кстати, это напомнило мне… У вас есть минутка? Я хотела вам кое-что показать наверху, на чердаке.
Заинтригованный Бруно пошел за Густой. Он подозревал, что речь пойдет о Бенедетте, но Густа ничего не сказала, только бросила выразительный взгляд на смятую постель.
Она провела его по лестнице на самый верх, достала из кармана огромный, размером со столовую ложку, старинный ключ, отперла темную деревянную дверь и пропустила Бруно вперед.
Сделав первый вдох, Бруно уже знал, что хранится на чердаке, а увидев дюжину деревянных бочонков самого разного размера, убедился в своей правоте. Помещение было меньше, чем в acetaia, которую он посетил в Модене, но нежный аромат великолепного уксуса здесь был сильнее.
— Это здесь — Густа подошла к самому большому бочонку и поставила рядом с ним свой кувшин. — Взгляните, — Она указала на дату, нацарапанную на деревянной стенке бочонка.
Бруно присел на корточки.
— О господи! — изумленно выдохнул он — Тысяча девятьсот третий!
Густа кивнула.
— И он до сих пор не опустел. Приданое моей бабушки, той самой, которая записала рецепт гуся. Этот уксус сделали, когда мой прапрадедушка был еще младенцем. — Она по очереди указывала на бочонки и продолжала говорить — Этот дубовый, а тот маленький — буковый. Это можжевеловый… каштановый… вишневый. Уксус выливают из одного бочонка и переливают в другой, потом в третий, и с каждым разом он становится насыщеннее, забирая понемногу вкуса от каждого дерева. Потом часть его возвращается в первый бочонок и смешивается с новой порцией.
Из-под пробки торчал маленький кусочек липкого вязкого вещества, похожего на ириску, и по нему капли жидкости стекали в подставленное ведро.
Густа тихо сказала: Это было и мое приданое. Когда Бенедетта выйдет замуж, все это уйдет вместе с ней. — Она, не отрываясь, смотрела на ведро, не поднимая глаз на Бруно, но он почувствовал, как она взяла его за руку и прижала его палец к вязкой ириске — aceto balsamico[48]: — Ну же, попробуйте.
Он поднес палец к губам и почувствовал божественный вкус — старого вина, меда, сока лесной живицы и цитрусовую остроту самого уксуса. По его груди и животу разлилось приятное тепло. Бруно открыл рот от удивления.
— Правда, хорош? — спросила Густа.
Не в силах говорить, Бруно только кивнул.
— Знаете, почему его называют balsamico? Есть такое поверье, будто бы существовал бальзам, лечивший все на свете. Любые болезни — Она протянула руку к самому маленькому бочонку, вынула из него пробку и перелила немного уксуса в свой кувшин — Даже разбитое сердце.
Бруно не стал рассказывать Бенедетте о своем разговоре с ее матерью. Но та, видимо, поговорила и с дочерью, потому что Бенедетта больше не уводила его из дома, чтобы заняться любовью. Теперь она проводила с ним почти все ночи, и хотя они по-прежнему не выставляли свои отношения напоказ перед Густой, их связь, как почти всё в Италии, стала pubbliche bugie е verita private — тем, о чем известно, но что не обсуждается.
Впрочем, они не говорили и о молчаливом одобрении Густы, о том, что она считала его своим будущим зятем. Если бы Бруно был абсолютно уверен в том, что не собирается жениться на Бенедетте, он непременно бы с ней поговорил. Но он уже ни в чем не был уверен. «Здесь я могу быть счастлив, — думал он, бродя с Бенедеттой по полям, собирая грибы, листья салата или фрукты, наблюдая за тем, как она ловкими пальцами раскатывает тесто для пасты — Никогда прежде я не встречал человека, который мог бы разделить со мной мой дар, оставаясь при этом женщиной. Если я на ней не женюсь, можно считать меня полным идиотом. Вместе мы сможем превратить osteria в знаменитый ресторан, в него будут приезжать со всей Италии. Каждый день мы будем заниматься любовью, у нас будут дети и все то, что есть у по-настоящему счастливых людей».
Если бы на ее месте была Лаура…
Если бы Лаура делила с ним постель, готовила вместе с ним, была его другом и любовницей. Если бы у ее семьи был ресторан. Правда заключалась в том, что с Бенедеттой ему было очень хорошо, но его сердце принадлежало девушке с рыжими веснушками на плечах. И он ничего не мог с этим поделать.
Бруно только вздыхал и гнал прочь эти навязчивые мысли.
Он отправился к механику Ханни, чтобы посмотреть, как продвигается ремонт фургона. Ханни сказал, что никак. Фургон все еще стоял на ремонтных блоках. Бруно очень удивился, когда увидел, что исчезли колеса.
— Я смотрел тормозные диски. Проще это делать без колес, — объяснил Ханни — Не волнуйся, детали найдутся.
Бруно недоверчиво рассматривал разные детали, которые лежали вдоль стен мастерской, словно обломки затонувших кораблей на берегу.
— Это точно?
— Конечно. Ты только не волнуйся. Мне сказали, что на днях должна поступить новая порция деталей, и я жду.
Бруно поблагодарил Ханни за настойчивость и пошел обратно в ресторан. По дороге ему попался трактор, на котором было установлено ветровое стекло и дворники, очень похожие на те, которые были на фургоне. Бруно остановился. Кстати, а видел ли он сегодня у фургона ветровое стекло? В темноте мастерской Бруно этого не разобрал. Он развернулся и снова пошел к Ханни, чтобы проверить это, но Ханни уже исчез, заперев двери мастерской. И тут Бруно подумал: а с чего это механик стал смотреть тормозные диски, если это едва ли не единственная деталь фургона, которая работала вполне исправно? Может, у Ханни были свои соображения, но Бруно отказывался понимать, какие именно.
Ресторан Томмазо снова был полон, но публика сильно изменилась. Еда производила ожидаемый эффект, но была чудовищна на вкус, и сюда приходили только те пары, которые ждали от saltimbocca или padellata di polio только искомого эффекта, либо те, для кого вкус вообще не имел значения, — пресыщенные бизнесмены с волосатой грудью, с перстнями и цепочками, которые приводили на ланч своих любовниц, или компании пьяных студентов, искавших кратчайший путь к очередному удовольствию. Снова стали заглядывать иностранцы — верный признак того, что «Il Cuoco» пока жив.
Но хуже всего было то, что не удавалось выбраться из финансовой пропасти. Заказов было много, но чем больше их становилось, тем больше наркотиков приходилось покупать у мафии через их человека по имени Франко. И хотя поставки шли регулярно, цены были грабительскими.
